― Что ты там опять листаешь весь вечер? Опять твой Baйлд6eppuз?
Антон говорил спокойно, даже дружелюбно, 6eззлo6но, но Ира все равно на всякий случай отодвинулась и прикрыла экран так, чтобы Антон не смог его увидеть. Она действительно листала Baйлд6eppuз И вряд ли Антону бы понравилось то, что она с мечтательными вздохами отправляла сегодня в корзину.
Нет, Тоша был не из тех мужей, которые за копейку удавятся. Он вполне спокойно относился к тратам Иры ― и на семью, и на себя тоже. У них никогда не было особых ссор из-за денег ― они просто их не делили, все было общее, одна семья ведь, много лет вместе, вырастили прекрасных детей, уже подросли замечательные внуки. И когда Ира покупала на том же Baйлд6eppuз или другом маркетплейсе (боже, храни эти удобные пункты выдачи, как все-таки замечательно придумано!) какие-нибудь семена для дачи, или простую и удобную обувь, практичную одежду, да даже милые украшения для дома вроде статуэточек и салфеточек ― Тоша не возражал. И даже стоически терпел, если Ира вдруг решала, что пора и его принарядить.
Но была отдельная категория товаров ― хоть отдельной кнопочкой на сайте обозначай ― которую Тоша называл «эта твоя блажь». И вот на неё он реагировал каждый раз так, что Ире оставалось только жалеть, что вообще рот открыла.
* * *
― Тош, смотри! Хочу картину по номерам купить, раскрашивать буду. И вот еще книжка про левополушарное рисование, с видеокурсом. Тут пишут, что можно буквально за пару вечеров освоить основные принципы, и картины будут получаться красивые.
― И ты повелась? Это же инфоцыганщина натуральная.
― Да нет, вот же здесь отзывы, смотри, как у людей красиво получается.
― Мне Машка рассказывала ― это все за деньги отзывы пишут. А ты и поверила, Ир, ну не маленькая девочка ведь.
Ира закусила губу, стараясь подавить обиду. Вот странно: вроде бы уже шестой десяток идет, а когда муж с ней так разговаривает ― до сих пор ощущение, что она школьница, напортачила и теперь стоит, слушает выговор, и чулок сполз с коленки, и на носу пятно от чернил, и ногти обгрызены.
Антон помедлил, глядя на её расстроенное лицо, но продолжил даже погромче, напористее:
― А эти картины… зачем? Место только занимать будут.
― Ну, мне нравится. Не так уж много места… Мне просто хочется попробовать, понимаешь? Вдруг получится красиво? Я же всегда рисовать любила. Помнишь, когда Маша маленькая была ― мы с ней вместе потолок в ее комнате раскрасили звездами? И когда у нее Наташка родилась ― тоже.
― И ты чуть шею не сломала с этой стремянкой. Ир, ты уже много лет как не рисуешь. И не рисовала никогда профессионально, так, калякала что-то, да и тот навык уже растеряла, ну, давай начистоту говорить.
― Так по номерам ведь, Антон! И я не собираюсь даже никому показывать!
― По номерам ― так тем более! Эти картины ― это не творчество. Это тебе инструкцию написали, и ты, как мартышка, будешь по ней идти. Оно тебе надо?
Ира ответила тихо и упрямо:
― Надо, ― и демонстративно отправила товар в корзину. ― Не лезь в мои хобби, пожалуйста. Я не маленький ребенок. Если тебя деньги беспокоят ― хорошо, я на это буду тратить исключительно со своей зарплаты. Но буду, потому что мне это нравится. Не лезь.
И потом Антон весь вечер сидел с надутым лицом, говорил с ней через губу, и Ира, чтобы хоть как-то помириться, чтобы в доме перестал густеть воздух от невысказанных обид, даже приготовила ему любимые котлеты. Муж оттаял, даже съездил забрать набор для рисования. Но все равно весь изворчался.
* * *
― Тоша-а, Тоша, смотри, какое платье!
Антон оторвался от своего телефона (там было что-то про политику) и заглянул в ее телефон. Платье ― как из средневековой баллады или старого фильма про Робина Гуда: с широкими рукавами и изящными манжетами, строгое и одновременно мечтательное, потрясающего глубокого синего цвета, расшитое серебристой нитью, оно так и называлось: «Отблески грозы». У Иры давно так не горели глаза при виде одежды.
― Красивое. А это откуда?
― Ой, это мне Наташа показала, это какая-то девушка, швея, шьет индивидуально на заказ. Представляешь, это по книгам Толкина! По «Властелину колец»! Ну скажи, правда как из сказки? Но строгое, лаконичное, знаешь, как будто… ― глаза Иры мечтательно затуманились. ― Как будто ты учительница в Шотландии… И ты ходишь в таком платье на работу. Оно тяжелое, строгое, теплое, идеально для суровой шотландской зимы. А однажды ночью ты слышишь зов… слышишь смутную музыку. И выходишь из дома, и небо такое же синее с серебром, как твое платье. И ты слышишь, как тебя зовут феи…
Антон посмотрел на нее мягко, ласково, чуть-чуть завороженно, словно видел перед собой что-то неземное и прекрасное. Ласково потрепал по руке.
― Писательница ты моя. Тебе бы книги писать.
Ира просияла улыбкой. Написать книгу она бы и правда очень хотела, но работа, семья, быт… не до того.
― Я купить его хочу!
И тут Антон удивленно моргнул.
― Погоди. Купить? Я думал, ты просто показываешь.
― Нет, купить. Ну посмотри, оно же такое красивое! И цена не так уж кусается. И мне пойдет, мне всегда шел синий!
― Ир. Ты совсем?
Ире резко стало холодно. Она прижала руки к груди, будто защищаясь, глядя на мужа робкими глазами и снова ощущая на своих щеках фантомные чернила. А у Антона даже суровые учительские интонации прорезались мгновенно.
― И не смотри на меня так. Платье красивое, но ты понимаешь, что ты в нем будешь выглядеть как клоун? В таком никто не ходит. Мы не в Шотландии живем, и не в сказке, и не в Ривендале.
― Ривенделле…
― Тем более! ― у него аж уши покраснели от возмущения. ― И Ира, не обижайся, но тебе лет сколько? Семнадцать, как Наташке?
Ира вся съёжилась. Захотелось даже закрыть голову руками ― казалось, что суровые, если не сказать «жестокие» слова мужа бьют по голове, будто камни. В носу защипало. Антон, глядя на нее, аж снизил обороты, но все равно закончил суровым тоном:
― Ну хватит. Я тебе правду говорю, кто тебе правду скажет, если не я? Ты уже не маленькая девочка, и даже не девушка. Пора повзрослеть, и одеваться по возрасту. А не фей, ― он закатил глаза, ― из себя изображать. Ну и чего ты сопли распустила?!
Он всегда не мог видеть, как она плачет. Не знал, куда себя деть, что сделать, лишь бы она перестала, и в итоге сам так расстраивался, что Ире чуть ли не самой приходилось его утешать. В тот вечер, видя, как сильно она расстроилась, он маялся, как неприкаянный, а потом вдруг сорвался, ушел из дома и вернулся с букетом полевых цветов ― оказалось, съездил в парк и нарвал чуть ли не охапку ― душистых и ароматных. Они долго потом стояли на столе и радовали глаз. Но за платье Ире все равно было очень обидно.
И много еще было похожих случаев. Недостаточно серьезные хобби, недостаточно… Ира даже не могла толком понять, по какому признаку Антон отметает одежду! Слишком молодежно? Так она не в драных джинсах собиралась на улицу выйти (хотя вообще-то лет до сорока в них радостно рассекала ― фигура позволяла, и Ире нравилось чувствовать себя тонкой, звонкой, дерзкой и беззаботной), платье было вполне строгое. Слишком откровенное? Вот откровенно она уж точно никогда не одевалась, так что на ревность тут было не подумать. Что ж ему не угодило-то?
Ира не знала, но «такие» свои увлечения, на которые муж мог, как она это называла, «включить Порфирия Ивановича», старалась ему теперь особо не демонстрировать. Прятаться было грустно. Во-первых, Ире нравилось делиться с близкими людьми своими радостями, а тут приходилось постоянно следить, чтобы не ляпнуть лишнего, а оно так и просилось на язык, ведь чаще всего именно новые увлечения сильнее всего её в жизни радовали. Во-вторых, это портило погоду в доме. Все время мерещилось, что в воздухе висят невысказанные секреты. В-третьих, Ире казалось, что она словно изменяет ― и себе, и мужу. Себе ― потому что не может решиться и рассказать о том, что она любит, даже если муж этого не понимает. Мужу ― потому что скрывает от него важные для неё вещи.
Но слушать про то, какая она дурочка, как ведет себя «не по возрасту» (да кто вообще решает, что «по возрасту», а что «не по возрасту»!), как оторвана от жизни, как тратит время и деньги на блажь и ерунду ― тоже не хотелось. И чего Антон так на неё взъелся?..
― Ну, Ир? Что там у тебя?
― Ничего, ― она поспешно закрыла приложение. ― Семена выбирала.
Антон скептично прищурился.
― Какая губа врет? ― и тронул пальцем её губы. Ира невольно улыбнулась, но потом отстранилась и встала с дивана, чтобы избежать разговора.
― Никакая. Ты кушать хочешь? Подогреть супчик?
Антон проводил её задумчивым взглядом. Красивая у него Ира. Годы идут, возраст прибавляется, а она разве только чуть-чуть поправилась (в молодости была совсем былинка, чихнешь ― с ног собьешь), морщин прибавилось, а глаза по-прежнему задорные, мечтательные. Только в последнее время все чаще грустные, виноватые…
Он тяжело вздохнул и потер заднюю сторону шеи. Антон не был дураком. И утаить что-то, если живешь на одной территории с человеком, да еще и знаешь его много лет, практически невозможно. Досконально он, может, и не знал ничего. Но догадывался, в чем дело.
― Ир?
Она обернулась от плиты с аккуратной кастрюлькой в цветочек в руках. Она любила такие вот вещи ― чтобы уютные, симпатичные, как будто с иллюстраций девятнадцатого века, как будто из сказки. Благодаря этому у них дома всегда было так уютно, что туда хотелось возвращаться, а коллеги (и его, и ее) постоянно напрашивались в гости. А благодаря ему ― всё работало, ремонтника ни разу вызывать не пришлось.
― Давай поговорим?
― О чем? ― насторожилась, как пташка.
― Ты там опять что-нибудь… эдакое заказывала?
Ира нахмурилась, прижала кастрюлю к животу, будто защищалась.
― Ленты… вышивать хочу. Лентами, ― Антон тяжело вздохнул, и она вдруг вспыхнула: ― Ну и чего ты вздыхаешь опять? Чем ты опять недоволен? Это мои хобби, мои ленты, мои деньги, и… ― Со стуком поставила кастрюлю на стол и всплеснула руками. ― Ну чего ты так на меня взъелся за это, Антон?! Можешь ты мне объяснить?!
― Могу! ― вдруг гаркнул он.
Ира так и замерла, глядя на него огромными глазами и почти не дыша. Антон тяжело переступил с ноги на ногу, будто медведь.
― Я… Я всегда чувствовал, что ты особенная. И знал, что ты меня… ты меня не по большой любви выбрала. Я не глупый, Ир. Может, Толкина этого твоего не читал, лентами не вышиваю, картин не рисую, но я не глупый и все помню. Я за тобой ухаживал, дышать на тебя боялся, ты же всегда… ну, вот такая была. Какая сейчас ― такая и тогда была. Летящая вся. Как будто отвернешься ― а ты уже убежала, улетела куда-то… в облака, к феям. И я всегда пытался… ― он беспомощно сжал и разжал руки. ― Пытался тебя как-то удержать. Счастлив был, когда ты мне детей родила, потому что подумал… нет, ты не думай, я Машку и Женьку очень люблю! Просто так люблю как детей наших люблю! Но еще, когда они родились, я подумал, что вот теперь ― все. Привязал тебя к себе. Ты уже никуда не улетишь. И когда мы постарели…
― Да какая старость, нам шестидесяти нет…
Антон так на нее посмотрел, что Ира прикусила губу.
― Когда мы постарели, я тоже радовался. Что привязал тебя. А ты ― вот. Ленты, платья, картины. Ты все такая же. А я этого не понимаю и не пойму никогда, ну вот нет во мне ничего такого, понимаешь? И меня злит… злит, когда ты опять начинаешь вот это всё твоё. Сказочное. Кажется, что я тебя теряю. Что ты от меня уходишь в эти сказки.
― Тошечка…
Ира порывисто обняла мужа, положила голову ему на плечо, стиснула объятия крепко-крепко. Антон обнял ее мягко и аккуратно, будто сомневался в своем праве на это. Даже спустя столько лет и двоих детей сомневался!
― Тошечка, я никуда от тебя не уйду, ― прошептала Ира. ― Обещаю. Если я фея, то ты ― моя надежная гавань. И ещё…
Она вдруг улыбнулась и потащила его за руку к полке над телевизором, где стояли всякие безделушки. Выхватила оттуда одну ― деревяную шкатулку, где она хранила украшения. Изукрашенная, изящная шкатулка… любовно и трепетно вырезанная вот этими вот Тошиными руками. Ира вручила ему шкатулку и обхватила его натруженные руки своими, тонкими и хрупкими.
― Это ведь ты вырезал, Тоша. И очень красиво вырезал. И еще ставни у нас на даче. И игрушки Жене и Маше. И Наташе тоже. Она очень любит твои игрушки. Помнишь? Я читала Маше Андерсена, ей понравилась «Снежная королева»…
― И я вырезал ей сад Кая и Герды с розами… помню.
Антон слабо улыбнулся и благодарно поцеловал жену.
На крышке шкатулки, вырезанные точно и любовно, приделанные крепко-накрепко, стояли хрупкая балерина и стойкий оловянный солдатик.
Автор: Дарья Маланина
