Говорят люди, что Долю свою можно лишь два раза в жизни увидеть, в первый раз, когда ты на свет рождаешься, а во второй — за мгновение до своей смерти. Только вот толку от этих встреч, что от первой, что от второй никакого. Пока ты младенец и ничего не смыслишь ещё, то и Долю свою ни о чём попросить не сможешь, ну а перед смертью и тем паче – на кой она тебе? Но была, сказывают в нашем селе девочка, что Долю свою повстречала, и не только повстречала, но и изменить судьбу свою сумела. И было это так…
Жила на селе семья одна, мать, отец, да дочка махонькая по имени Руся – светловолосая да голубоглазая. Жили дружно да ладно, только однажды беда пришла в их дом нежданная, заболела мать, провалившись зимой под лёд, когда бельё полоскать на прорубь ходила, слегла, да и растаяла свечою восковой, сгорела, что лучина. Остались отец с Русей одни. Отец днями то в поле, то в лесу пропадает, хлеб насущный добывает, а Руся по дому хозяйничает. Маленькая она, сама росточком с табуретку, пять годочков ей всего исполнилось, а деваться некуда, надо тяте помогать. Тот с вечера всё приготовит — дров для печи, корму для скотины, из погреба достанет картошки да репы, капусты квашеной, с утра печь протопит, да на работу. Дочку не будит, укроет её одеялом потеплее, закутает, поцелует в чистый лобик, вздохнёт тяжело, да уйдёт. Жалко ему свою девочку, да что поделаешь, надо как-то дальше жить, коли доля им такая выпала.
А Руся долго не залёживается. Едва в избу солнышко заглянет, да до кровати её доберётся, защекочет носик её курносый, так и проснётся она, потянется сладко, улыбнётся, после опомнится, что матушка ей только приснилась, сон это всё был, да тут же вновь закручинится, а то и всплакнёт иногда, но недолго она печалится, неколи ей слёзы разводить. Вытрет глазки кулачонками, сарафанчик свой наденет, поверх безрукавочку меховую, тятей подаренную, да примется за работу. Надо и по воду сходить к колодцу, чтобы обед сготовить, и скотину накормить, и избу прибрать. Возьмёт она своё ведёрочко, валенки обует, шаль повяжет маменькину, и выйдет во двор. А там воздух морозный, хрусткий, всё то кругом блестит-переливается под солнцем, снеги искрятся ровно жемчуга-самоцветы, берёзки стоят в ажурные шали укутанные, крыши домишек блестят будто леденцовые, а на окнах лучики солнечные играют. Вдохнёт Руся полной грудью – хорошо! И покатится-побежит по тропочке за водицей. Бабы её жалеючи, всё норовят ведро выхватить, да самим донести до дому. Но Руся маленькая да бойкая.
— Нет! – скажет, да ещё ножишкой притопнет, — Я сама!
А пуще всех остальных баб Лидуха старается, ластится к Русе, заискивает. Давно она глаз на Степана, Русиного отца, положила, да через девчонку дорожку к его сердцу искать решила. Руся взглянет холодно, обожжёт льдом голубых глаз, Лидуха губы скривит, отойдёт в сторонку, пробурчит что-то под нос. А Руся возьмёт своё ведёрко да в обратный путь отправится. И глазки её сразу потеплеют, станут ровно незабудочки голубые. Не нравилась ей Лидуха, суетная да хитрая, мордочка вострая, что у лисы, платочек домиком подвязан, глазки маленькие бегают, руки, как лапки с коготками – отвернись только, тут же вцепятся, разорвут в клочья. Не надо ей такой мачехи.
— Вот Грунюшку она бы взяла себе в матушки, — Руся аж зажмурилась, вспомнив девушку, — Ладная она, добрая, тихая такая, задумчивая. И красивая очень. Руся бы её полюбила, и слушалась бы. Очень ей не хватало тепла материнского да ласки, так и хотелось вечерком уткнуться матушке в плечо, прижаться, приластиться, чтобы та обняла её, приголубила, сказку рассказала под жужжание веретёнца, а они бы с отцом, пока лучина горит, слушали, да дивились, нешто бывает такое на свете. И тятя бы, небось, Грунюшку полюбил, она ведь, как матушка, такая же добрая и славная.
Уже и год прошёл, как маменьки их не стало. Вновь зима наступила. Стал тятя в рюмку заглядывать, на Русю поругиваться. То печь не протопит, то снег не уберёт, то муки купить забудет – вовсе плохо стало в доме. Однажды не выдержала Руся, и пока не было дома отца, накинула свою шубейку, да потопала прямо в Грунин дом, та жила с матерью, бабой Варварой аж на другом конце села. Отворила Руся калитку, отряхнула снег с валеночек, поднялась по ступеням, да постучала в дом.
— Кто тама? – раздался голос бабы Варвары.
— Я это, Руся пришла.
— Проходи, милая, — вышла ей навстречу хозяйка, — Раздевайся, чай пить станем с пирогами.
— Чай мне пить неколи, — важно ответила Руся, — У меня обед не сготовлен ещё, а скоро тятя придёт. По делу я.
Баба Варвара ажно руками всплеснула:
— Детушка ты моя милая, да что за дело-то у тебя?
— Отдайте вашу Грунюшку за моего тятеньку.
Груня, выглянувшая, было, из-за печки, вспыхнула, что маков цвет, да обратно за штору спряталась, а баба Варвара вздохнула тихо, слезу смахнула, обняла Русю.
— Да ты моя хорошая, ты всё ж таки проходи, чаю попьём с медком да побаим.
Послушалась Руся, за стол уселась. Груня тут же рядышком, глаза опустила, стесняется, стало быть. А Руся и давай рассказывать, как тятя всё вздыхает да на долю горькую жалуется, как в избе их без мамоньки пусто стало, как самой ей тяжело, по дому-то она сдюжит, а вот приласкать-то её некому, и на улице вон дразниться стали ребятишки, кличут бабушкой Русей, потому что она только по хозяйству и хлопочет, ровно бабушка старая, а поиграть и не выходит. Насупилась Руся, губёнки дрожат, в глазках слёзки застыли. Бабушка Варвара вздохнула тяжело, головой покачала, да и молвила:
— Доля-то она такая, может и доброй быть, а может и спиною повернуться. Да только ведь её задобрить можно. Только страшно это, да и увидеть свою Долю может лишь сам человек, у другого не получится.
— Как же это? И где мне её искать?
— А вот придёт весна, так нужно пойти тогда в лунную ночь к придорожному кресту, что на перекрёстке стоит за селом, с собою гостинца взять для Доли – пирогов ли, ленточку ли, бусиков ли цветных. Как будешь идти, не оглядывайся, станут тебя окликать, звать разными голосами, лишь бы помешать, а ты иди себе, коли не станешь смотреть, так ничего они тебе не сделают, так, попужают только. Как дойдёшь до креста того, гостинец под него поклади, да крикни «Доля-долюшка, покажись, как есть». Тут-то она и покажется.
— А какая же она, бабуся?
— Да разная бывает, может и совой ушастой обернуться, может и кошкой лысою, может и старухой безобразною, а может и девкой простоволосою. Ты ей скажи: «Прими, матушка Долюшка, гостинец мой, а мне счастье дай».
— А она меня послушает?
— А это уж от тебя зависит, а иначе никак.
Попили они чаю, собрала баба Варвара Русе с собою пирогов да соленьев, сложила в корзиночку.
— Ступай, милая, а я к вам завтра приду, помогу тебе по хозяйству.
Как баба Варвара ходить к ним стала, так тятя пить постеснялся, тише стал себя вести, и Русе радостнее. А уж как пора пришла вешняя, да сады яблоневые заневестились, так дождалась Руся ночи лунной и пошла за село, к кресту придорожному. Волосы распустила, как баба Варвара велела, пояс распоясала, лапотки и те обувать не стала, босая пошла. Боязно ей, тёмно кругом, шорохи разные слышатся, шаги крадутся вослед за спиною, луна на небо выкатилась круглая, оранжевая, домишки на птиц сонных похожи стоят нахохлившись. Как за село вышла, так вовсе тут тёмно стало, туман с реки застлался, пополз клочьями белыми, заполонил всё кругом, с лугов прохладой повеяло, а в лесу совы заухали-захохотали. Тут голос сзади раздался:
— Куда ты, куда, Русюшка? Не ходи-и-и…
Обмерла Руся, страшно до чего. Но помнит слова бабуси, идёт вперёд, не оглядывается. А шепотки всё окружают:
— Горе, горе там тебя ждёт, не ходи-и-и-и…
А Руся идёт да идёт, вот уже и крест показался в тумане. Тут вдруг голос матушки покойной позвал её с надрывом:
— Не ходи, дочка, не ходи!
Вздрогнула Руся, чуть было не обернулась, да удержалась. Вот и крест. Высокий. Тёмный. Положила Руся угощение в лукошке на траву, да и крикнула:
— Доля-долюшка, покажись, как есть!
Вспорхнули из травы ввысь птицы ночные, сжалась Руся в комочек. И видит – из травы кошка выходит тощая, облезлая такая, что без слёз и не взглянешь. Села она возле лукошка, мяукнула звонко, да на Русю глянула. А та своё:
— Прими, матушка Долюшка, гостинец мой, а мне счастье дай.
Мяукнула кошка звонко, будто захохотала. И вдруг человечьим голосом отвечает:
— Что взамен хочешь?
— Матушку хочу, чтобы отец Грунюшку в жёны взял, чтобы счастье в дом вернулось!
— Так то для отца ты счастье просишь. А себе что же?
— А мне и того достаточно, сил моих нет больше без матушки.
Мяукнула кошка, хвостом махнула и пропало Русино лукошко, как не было
— Лады, — отвечает кошка, — За смелость твою, будет тебе счастье. Спасибо, что не испужалась, пришла, да подарочком одарила. Отвернись теперь. Да не подглядывай!
Отвернулась Руся.
— А теперь оглянись, — велит Доля.
Открыла Руся глаза и видит – стоит вместо кошки девица прекрасная, волосы русые до пят, глазки светлые, на неё, на Русю похожа.
— Что же, — улыбнулась девица, — Будет отныне Доля твоя добрая, ступай себе с Богом да ни об чём не тревожься. А это тебе от меня подарочек ответный.
И протянула ей колечко серебристое с камушком голубеньким, так и сверкает он в свете луны.
— При себе его всегда носи, никому даже мерить не давай. А теперь иди.
Пошла Руся в село назад, как добежала и не помнит, страшно было. А на другой день отец вдруг наряжаться стал к вечеру.
— Ты куда это, тятя? – опешила Руся.
— Одевайся, доченька, свататься пойдём.
— К Грунюшке?!
— К Грунюшке, ведь ты её мне сватала? – засмеялся отец.
Грунюшка согласие дала в тот вечер, а по осени сыграли свадьбу весёлую. Хорошей мачехой стала для Руси добрая Грунюшка. Матушку родную не забывать учила, на могилку к ней вместе с Русей ходила. И дом расцвёл с хозяюшкой. А вскоре родились у Грунюшки с тятей мальчишки-двойнята. Руся во всём мачехе своей помогала, дружно жили, в любви да ласке, а как мальчишечки заговорили, да первое слово «Мама» сказали, так и Руся с ними вместе Грунюшку мамой назвала. Так то и должно быть на свете — добру расти, худу по норам ползти.
Ваша Елена Воздвиженская
