Ефим хмуро смерил взглядом свой улов: с десяток крупных рыбин поблёскивали чешуёй при свете луны. Ещё попытаться или домой?
В лодке было хорошо — тихо, сухо, спокойно. Гладкая поверхность озера казалась зеркалом. А дома семеро по лавкам — кто-то сопит, кто-то храпит, подумать не дадут. А подумать было о чём. Для уплаты выкупа за землю в этом году придётся продать в городе урожая больше, чем они могут себе позволить. Разве что удастся наловить рыбы… столько, что и не представить… то, быть может, зиму они переживут. А ещё грибы. Всё надо засолить. Может быть, на орехах и ягодах… Ох… А хоть бы и не возвращаться вовсе!
Ефим тяжело вздохнул и решил порыбачить ещё часок. А выспится он голодной зимой.
Клёва не было, и, пока он прикидывал и так, и этак, как прокормить семью, сам не заметил как начал дремать. Мужик он был ещё молодой, но уж больно уставший.
Пока он спал, поднялся ветерок, и лодку стало потихоньку уводить к берегу. Ефим плавно покачивался и от этого всё сильнее проваливался в забытье. В конце концов, его разбудил звук удара. Он приподнялся на локтях и увидел, что находится у самого берега — лодку прибило к поваленному в воду стволу. Эх, так и не поймал больше ничего, а теперь уж скоро светать начнёт… Хотя луна, казалось, так и не сдвинулась с места за всё время, что он рыбачил.
Это было не то место, где Ефим обычно выходил на берег, но отсюда тоже шла тропинка в деревню, поэтому он вытащил лодку, достал из неё мешок с рыбой и отправился домой. Кроме его дыхания и глухих шагов, в лесу не было больше никаких звуков. Ему было спокойно — дорогу он знал. Только никогда ещё на его памяти не было ночью в лесу так оглушительно тихо.
Вот уже и опушка, а за ней можно разглядеть лысый холм. С его вершины видно речку, и там останется пройти по берегу всего ничего до родной деревни. Странно только, что не слышно плеска речной воды, но, видать, это оттого, что ночь выдалась на редкость безветренная.
Ефим поднялся на холм и от неожиданности крякнул: за ним не было никакой речки. Стеной стоял тёмный лес, и даже тропинка под ногами исчезла. С неба на Ефима всё так же равнодушно смотрела луна. Тьфу-ты ну-ты, только и подумал он, развернулся и пошёл назад.
Однако когда по его расчётам он должен был вернуться к берегу озера и к своей лодке, его — спереди, сзади, сбоку — всё так же обступала чаща. Не обращая на это внимания, Ефим упрямо шагал дальше, — он был уверен, что нигде не поворачивал, куда не следовало. Однако за деревьями всё никак не появлялся спасительный просвет.
«Ах ты, чёрт, леший, решил запутать меня!» — воскликнул Ефим в сердцах. Вот и пришло время испробовать бабушкину науку: он разделся, вывернул штаны и рубаху наизнанку, и надел их вновь. Перекрестившись, пошёл дальше. Но как он ни вглядывался, как ни прислушивался, не смог понять, в какую сторону ему нужно было двигаться. Теперь он уже не понимал даже приблизительно, в каком направлении лесное озеро, а в каком деревня. Постепенно он впадал в какой-то ступор, и ни о чем не думая, шёл и шёл сквозь лес по тропе — то ли по людской, то ли по звериной.
И долгая же выдалась ночь! Рассвет всё не наступал. Ефим ещё не устал идти, но ему хотелось спать, да и на душе было неспокойно. Вдруг где-то впереди ночная тьма чуть-чуть рассеялась, деревья всё-таки поредели, и через некоторое время показалась избушка, не избушка, но какая-то хижина. Ефим сам не ожидал, что так обрадуется. Подумал — может, охотничий склад, или даже жильё, и скоро какая-нибудь деревня… Ни дыма, ни огонька не было, но даже если пустой дом, а всё лучше, чем в лесу на голой земле.
Ефим поднялся на крылечко, опустил на пол мешок с рыбой и на всякий случай постучал. Ответа, как он и ожидал, не последовало, хотя он выжидал довольно долго. Тогда он открыл дверь и шагнул в темноту.
В то же мгновение его слух и зрение испытали страшный удар: темноту разрезал луч света, тут же исчез и вновь появился, а вместе со светом полился страшный шум, состоящий из оглушающего гула, скрипа и отдельных глухих ударов. Ефиму показалось, что в избе мерцают десятки факелов, и во время их кратких вспышек он разглядел, что изнутри она намного больше, чем снаружи. Вскоре он понял, что изба к тому же полна народу, и все эти люди постоянно двигаются, причём очень странно, и даже пугающе. Или это не люди?
«Ноги надо уносить по добру по здорову», — промелькнуло в голове у Ефима, и он шагнул назад, прочь из избы. Но оказался не на крыльце, а в другой такой же избе с такими же людьми, оглушающим шумом и вспышками света. «Господи, помилуй мя грешного», — прошептал он и перекрестился.
Покуда на него не обращали внимания, он ещё несколько раз попытался пройти в дверь, но по обе стороны его ждало одно и то же. В конце концов Ефима схватила за руку растрёпанная девица и протянула ему кружку. Он попытался отмахнуться от неё, но она насильно всунула ему эту кружку и исчезла в толпе. Ефим понюхал питьё, пахло водкой. Но на свету он разглядел что напиток имел зеленоватый оттенок, да ещё и с оранжевыми пятнами. «Ведьма!» — крикнул Ефим во весь голос, но не услышал себя. Он бросил кружку оземь, и с дикой мыслью: «Шабаш!» бросился бегом искать окно, чтобы вылезти хоть как-нибудь. Но окон не было. Ефим метался от стены к стене, пока не наткнулся на полуголого беса, который варил и разливал своё зелье ведьмам и колдунам, пока те толпились возле него, скалились и закатывали глаза. Над головой полуголого беса адским пламенем прямо на стене светились буквы. Эх, если бы Ефим умел читать! Ему тоже протянули бокал, но он отшатнулся и опять побежал, не разбирая пути и расталкивая нежить.
Шум сводил его с ума. Он пробовал читать «Отче наш», но силы покидали его, а ужас переполнял изнутри. Он прижался к одной из стен, а из толпы к нему вплотную подошла, извиваясь, полуголая ведьма и, заглядывая ему прямо в глаза и хохоча, начала тереться об него, хватать за руки и за бороду. Ефим грубо оттолкнул её, закричал: «Свят, свят! Убивайте меня, ешьте, кровь мою пейте, но душу мою завещаю Господу! Ничего не получите!»
________________________
А днём в машине скорой помощи обсуждали первый вызов сегодняшнего суматошного утра:
— …нашли в ночном клубе, одет во всё наизнанку, и всё молился, молился без конца, и крестился. Потом сказал, что родился в тысяча восемьсот тридцать восьмом. Ну, я тогда и поняла, что это не к нам, отвезла в психиатрическое.
— Дела… Ну, хоть не Наполеон.
— Да уж точно. За кофе?
