Он писал картины. То есть, был художником. А точнее, он считал себя художником, потому что закончил специальный колледж. Стоило это недёшево. И вот теперь он поехал в Париж и приготовился к славе. Но…
В его случае, пожалуй, от голода. Да и из квартиры его уже собирались выселять за неуплату. Впрочем, какая там квартира. Мансарда под самой крышей, где был мольберт, краски и кровать с маленьким столом. И всё.
Но за это надо было платить. А его картины были бездарны, скучны и невыразительны. И хозяин галереи, куда он повадился ходить, обещал спустить его с лестницы, если он увидит его ещё хоть раз. А верить хозяину было можно. В прошлом он был известным боксёром. Вот такой нонсенс, дамы и господа. Боксёр — любитель и знаток живописи. И между тем…
Жан, как сам называл себя горе-художник, стал посещать гадалок, экстрасенсов, колдуний и прочую прослойку рабочего люда, живущего в этом городе за счёт оболванивания наивных и легковерных. Куда и ушли все последние деньги. После чего он вспомнил, что мама в детстве учила его молиться. Он и стал это делать, как умел. Обещая каждый раз Богу поверить в него, пожертвовать денег и вести правильный образ жизни…
Если тот поможет ему писать картины и продать хорошо. И, как вы понимаете, совершенно безрезультатно.
И тогда он пошел в один собор. Кажется, в собор Парижской Богоматери. Но войти не решился. Он остановился на паперти и стал вспоминать, как правильно креститься. В голову ничего не шло. То ли, сверху вниз и справа налево, то ли слева направо и сверху вниз…
В это время выходящие бабульки стали подавать ему мелочь. И он стал брать её и кланяться, благодаря их, а потом… Вдруг затрясся и заплакал. Так ему стало плохо и так захотелось домой.
И так понятна стала своя бездарность, и слова сами полились у него в голове. И безо всяких обещаний Богу за помощь. Просто так. А в конце ещё и спасибо сказал. А по дороге домой взял свежих булочек и бутылочку красного вина.
Утром, проснувшись с небольшой головной болью и решимостью уехать домой, он посмотрел на свой мольберт, который стоял у единственного окна. Рядом с ним на единственном стуле сидел невысокий человек в белой свободной одежде. Волосы его были седы, а лицо — словно в паутине. Так оно было испещрено морщинами. Позади, за спиной были сложенные большие белые крылья.
Жан уставился на существо на стуле глазами, полными изумления. Он схватился за бутылку и решил опохмелиться. Ангел усмехнулся.
— Не поможет, — сказал он. — Ты ведь всё вчера выпил.
— Вот ведь незадача, — усмехнулся Жан. — Ты мне снишься или это у меня после выпивки?
— Ни то, ни другое, — ответил Ангел. — Ты вчера просил помощи. Вот и было решено тебе помочь. А я Ангел, который для этого прибыл.
— Как-то ты не очень хорошо выглядишь, — снова усмехнулся Жан. — Помятый ты какой-то.
— Это, да, — согласился Ангел. — Вот в этом то всё и дело. Я ведь особый ангел. Из тех, которые долго не живут. Я тот ангел, который слышит ежесекундно и видит все страдания животных, которых вы, люди, мучаете. Эти картины и звуки страдания, бесконечно с бешенной скоростью проходят через меня. Вот поэтому мы долго и не живём. Сгораем, как говорится, на работе. Причём, буквально. Даже Ангелы не могут выдержать столько боли и муки. Поэтому я и пришел, чтобы показать тебе…
— Что ты можешь показать мне? — воскликнул Жан. — Что ты можешь? Если ты просто кажешься мне. Неужели ты подумал, что я поверил в тебя?
Ангел тяжело вздохнул и, встав со стула, подошел к лежавшему Жану.
— Прости меня, — сказал ему Ангел и заглянул в глаза.
И Жан увидел небесно-голубые белки и бесконечно черные зрачки. Он хотел отодвинуться, но было поздно. Ангел положил ему руку на голову, и тут…
Его всего заполнили стоны, крики, плач и визг, а в мозгу вихрем понеслись картинки умирающих котов, собак, птиц и всякой другой живности.
Жан задохнулся. Воздух густыми комками проталкивался в горло, царапая его. Голова раскалывалась, и казалось, сейчас вот-вот взорвётся. Он упал на пол и застонал, схватившись руками за голову. Его тут же вывернуло наизнанку.
Когда Жан пришел в себя, Ангел опять сидел на стуле.
— Прости, — сказал он. — Я не хотел тебя мучить. Это только один процент из того, что я вижу всё время. Но теперь ты будешь постоянно слышать и видеть. И может быть, станешь другим человеком.
— Погоди, погоди! — возразил Жан. — Я не это просил. Не хочу! Забирай назад… Оставь меня в покое…
Но седой Ангел исчез. Просто растворился в воздухе. Как будто его и не было.
Жан, мотнув головой, попытался стряхнуть мысли и воспоминания, перевернулся на другой бок и снова уснул.
Он проспал почти весь день, а когда встал, то все же подошел к мольберту и взял кисть в руки. После чего простоял полчаса, тупо уставившись в пустой холст. Ничего. Ровным счётом ничего!
— Обманул. Естественно, обманул! — сказал он вслух. — Ничего этого не было. Никогда больше не буду брать красное полусухое…
И тут голову заполнили незнакомые звуки, а перед глазами поплыли картины. Жан схватился за голову и выскочил на улицу. Он подумал, что может быть там удастся избавиться от всего этого.
Он шел по вечернему Парижу, заливаемому весенним дождём. И ничего красивее на свете не было. Огни фонарей зажигались, высвечивая самый красивый город на Земле, но…
Жану было не до красот. Тысячи голосов в голове кричали, стонали, плакали. Они отчаянно мяукали, лаяли, выли и пищали, цепляясь за жизнь и ожидая помощи, а перед глазами. Жан видел так, будто это происходило прямо перед ним!
Он шел, натыкаясь на вечерних прохожих, и те шарахались от человека, стонавшего и державшегося двумя руками за голову. Жан говорил что-то, и прохожие думали, что он сошел с ума или напился…
И тут Жан застыл. Прямо посреди дороги, где мчались машины, включив фары и разбивая струи дождя, сидел маленький котёнок!
Не отдавая себе отчёта в том, что он делает, Жан бросился через дорогу, уворачиваясь от отчаянно сигналивших авто. Он подхватил малыша и прыгнул на тротуар, где упал и больно оцарапал правую руку.
Когда он вернулся домой, то первым делом стал объяснять малышу, что есть особо нечего. Он сварил суп из концентратов и накрошил туда кусочки черствого хлеба. Так они и поужинали. Жан из большой тарелки на столе, а маленький котёнок из маленькой тарелочки, стоявшей рядом с большой.
А потом Жан взял малыша на руки и стал вытирать старым полотенцем. И тут он заглянул ему в глаза, и крики в голове мгновенно исчезли! Поражённый Жан встал и, держа котёнка в левой руке на полотенце, подошел к мольберту. Он взял в правую руку кисть и взглянул на пустой холст, освещённый небольшой лампочкой под потолком и светом фонарей с улицы.
С холста на него смотрели глаза. Тысячи глаз. Полные муки, надежды, боли, страха и безнадёжности. Поднятые вверх лапы молили о пощаде…
Когда Жан очнулся, было утро. Он посмотрел на холст и вскрикнул от изумления. Маленький котёнок, который всё это время так и проспал у него на левой руке, сонно потянулся и мяукнул.
С холста на Жана смотрели… Они. Те, кто кричал от боли и страха у него в голове.
— Господи, — сказал Жан, — неужели это я нарисовал.
Он схватил непросохший холст и, положив котёнка на кровать, помчался в галерею, где естественно столкнулся носом к носу с хозяином, бывшим боксёром по имени Дортуа.
Дортуа вытащил изо рта незажжённую сигару и в крепких выражениях объяснил Жану, что если он, бездарная скотина, тратящая его время, не исчезнет мгновенно, то…
Сломает ему челюсть и правую руку, чтобы он больше не думал, что он художник, и не марал бесполезно красками холсты. Но Жан схватил стул и поставил картину.
Тот мельком взглянул на неё и… Замер. Сигара выпала из его губ, но он не заметил этого. Он так и стоял с раскрытым ртом, а потом, ни слова не говоря, осторожно взял полотно и пошел в свой кабинет.
Откуда Жан вышел с пачкой франков в руке. И вечером у них с котёнком был настоящий пир. Они ели всё, что было на маленьком, заваленном вкусностями столе, а потом уснули рядышком. И в эту ночь страшные крики и видения не мучили Жана.
Картину хозяин галереи повесил в самом углу. Ему хотелось не мешать известным художникам, и он решил посмотреть, как отреагируют на неё посетители и покупатели, но, конечно, не ожидал того, что произошло.
Через час все посетители, оставив остальные залы, столпились в углу возле высокого вертикального холста, написанного в совершенно неизвестной им манере. И с него на них смотрели…
Глаза, глаза, глаза, а из глаз лились боль, надежда, страх и безнадёга. Крик вырывался из открытых ртов.
Они стояли в абсолютной тишине, не замечая, что в правой руке у каждого был бокал вина. Не замечали они и слёз, текущих по их щекам.
— Нет! Нет!! Господи!!! Нет! — вдруг закричала одна женщина.
Она выронила бокал и закрыла лицо руками.
— Так нельзя писать! Так совершенно невозможно писать. Это же невозможно видеть, столько муки…
И она вылетела из зала, заливаясь рыданиями.
Ценители живописи и коллекционеры посмотрели друг на друга и бросились разом наперегонки к кабинету директора, вытаскивая на бегу портмоне и чековые книжки…
Теперь жизнь Жана делилась таким образом. Завтрак, поиски и спасение бездомных кошек и собак, обед, работа до утра. Спал он урывками. Во-первых, он просто боялся спать, потому что ночью они приходили к нему и заглядывали в его глаза. И он просыпался от собственного крика.
Тогда он обнимал спавших рядом котов и собак, и они успокаивали его своими теплыми, благодарными, любящими взглядами. Боль немного отступала и он забывался коротким сном.
Он теперь не жил в мансарде. У него было достаточно денег на счету, а дома по всем диванам и креслам валялись пачки купюр. На его картины была очередь на годы вперёд, и суровый хозяин галереи давно стал единственным другом Жана.
Да, да. Вы, конечно, можете мне не поверить и сказать, что его интересовали только деньги. Но, я уверяю вас, что это было не так.
Дортуа действительно привязался к этому странному человеку и частенько заходил к нему в большой дом, который сам и помог купить. Там они и коротали вечерние часы за разговорами, а утром…
Утром парижане видели невысокого человека, одетого в поношенную одежду, с большой тележкой из магазина. Жан нагружал её едой для людей и животных, одеждой, лекарствами и много ещё чем. Он шел кормить и помогать.
И на вопросы он не отвечал, а странно как-то улыбался и бормотал что-то про глаза, которые кричат. Всегда кричат…
И парижане назвали его Юродивый Жан. Они смеялись ему вслед и свистели, но клошары Парижа, от моста Пон Нёф до площади Пляс Пигаль, называли его иначе.
Они называли его — Святой Жан. И также думали о нём все собаки и кошки, для которых он купил большой особняк и устроил там приют. Клошары приходили туда. Они могли совершенно бесплатно жить там, есть и спать, а единственное условие было — ухаживать за бездомными животными, которые теперь там жили.
И когда очередным ненастным дождливым утром Жан шел по спешащему Парижу, бездомные и нищие встречали его и улыбались. Они были рады не только куску хлеба, новой куртке и колбасе.
Они верили от всей души, что Жан — это ангел во плоти, который спустился на землю, чтобы скрасить их тяжкие дни. Они улыбались ему и прижимали к груди руки Жана, и тогда бесконечные крики, полные ужаса, замолкали в голове Жана и наступало блаженное безмолвие…
Однажды маленькая старушка остановилась и спросила одного клошара:
— Вы не подскажете, любезный, это ведь тот самый Юродивый Жан?
— Не знаю я такого, — ответил ей старик, смотря Жану вслед. — Не знаю. Я знаю, Святого Жана. И это он.
Старушка побежала и догнала Жана.
— Молодой человек, — сказала она. — Не соблаговолите ли вы остановиться и оказать мне честь? Я так давно вас жду.
Жан остановился и повернулся к старушке.
— Мне скоро в дорогу, — сказала она. — Мне не страшно. Вся моя семья давно уже там, и они ждут только меня, но я… Очень прошу вас. Положите мне на голову свою руку.
Жан страшно смутился. Но отказать старой бабушке, с лицом, изборождённым морщинами, он не смог, и, подняв правую руку, он положил её на голову старушки.
И вдруг, на мгновение… Только на мгновение! Старое лицо женщины исчезло и вместо него возникло лицо молодой прекрасной девушки, ждущей своего возлюбленного.
Жан шел по улице, удаляясь. А старая женщина смотрела ему вслед и её губы шептали:
— Святой Жан.
Жан прожил ещё десять лет. Всё-таки, дамы и господа, душа человеческая не может вынести такого количества муки и боли. Она не приспособлена для такого количества страданий, если видеть их ежесекундно. И сердце не приспособлено. И он сгорел. И сердце его сгорело в этом адском огне. И душа.
А когда Жан умирал в больнице Сен-Жозеф, его руку держал единственный друг, который все эти годы был рядом. Тот самый бывший боксёр и хозяин галереи. Он плакал, и тяжелые слёзы капали на его пиджак.
Жан открыл глаза, улыбнулся, и будто свет в палате стал ярче.
— Друг мой, — сказал Жан. — Друг мой. Надо смотреть им в глаза, и тогда боль уходит. И ужас отступает. И тьмы больше нет…
Он умер, но после него остались сотни картин, которые вы не сможете купить, потому что они хранятся в частных коллекциях и стоят баснословные деньги. Хотя…
Говорят, что не все могут на них смотреть. У некоторых не выдерживают нервы и сердце.
А вы не ищите среди святых в Париже Святого Жана. Он ведь не умел креститься и даже молитв не помнил. Но клошары помнят его. И называют своим святым. И рисуют его профиль на парижских мостах. А на небе…
Говорят, на небе, среди Ангелов, появился ещё один. Но его имя я вам не скажу. Пусть это будет нашим секретом. И памятью о простом художнике по имени Жан.
Святой Жан.
Автор ОЛЕГ БОНДАРЕНКО
