Никто не понимал, почему Татьяна устроилась работать в Дом сестринского ухода, считая эту работу и неприятной (кому охота со стариками возиться), и тяжелой (как не говори, а это всегда про одиночество, угасание и скорый конец). Она могла бы им объяснить, что все это совсем не так, но не хотела – с детства придерживалась мнения, что другого не переубедить, только время зря тратить. А ей было куда девать свое время: двое детей-подростков, муж – классический ученый-физик, который запросто мог в микроволновку тапок положить, а еще тридцать четыре сорта фиалок, которыми тоже нужно заниматься. В общем, когда кто-то из родственников или знакомых охал, как же она там работает и неужели нет другого места для такой квалифицированной медсестры, она отвечала:
— Есть, но платят там в два раза меньше.
На том и сходились.
А на самом деле Татьяна просто обожала свою работу. Во-первых, ей приятно было думать, что она делает последние годы жизни людей чуть-чуть лучше, потому что работу свою она выполняла на совесть. А во-вторых, нигде, как в этом месте, она не видела столько жизни, столько поразительных поворотов судьбы, столько возможностей познать человеческую душу.
Вот, например, та история про угасающую старушку с белыми как пух волосами.
Дочь старушки Татьяна видела всего раз, когда та привезла мать в Дом сестринского ухода. Удивилась, что дочь достаточно молодая – старушке под восемьдесят, а дочери и сорока нет. Это во сколько же она ее родила? Не удержалась и спросила.
— В сорок три, — ответила дочь старушки, явно Танина сверстница. Но разговор поддерживать не стала, и Татьяна поняла, что нечего в душу лезть. Вообще, из тех, кто родителей своих сюда привозил, мало кто хотел разговаривать.
Больше эта дочь здесь не появлялась. Это тоже не редкость – к одним часто хотят, чуть не каждую неделю, а к другим считай никогда. Но вот тут и произошла история – к старушке стала приходить женщина лет пятидесяти с небольшим. Приходила два раза в неделю, спрашивала что нужно, при необходимости покупала. Спросила она у Татьяны и как ухаживать за старушкой – та физически была неплоха, но, к сожалению, разум ее уже покинул. Слушала женщина внимательно и все потом исполняла.
Звали ее Анна, по крайней мере, так она представилась. Когда Татьяна спросила, кем ей приходится старушка, та сказала – сестрой.
«Вот странная семейка, — подумала тогда Таня. – Одна рожает в сорок три, а ее мать, получается, вторую дочь тоже после сорока родила? Или она по отцу сестра?». Но уточнять не стала – как-то неудобно.
С этой Анной они время от времени разговаривали: иногда на скамейке во дворе, иногда, когда дождь шел или зимой, Татьяна вела ее в свою каморку и поила там чаем. Нравилась ей эта Анна, хорошая женщина, мудрая – племянницу свою ни разу не осудила, что к матери не приходит, говорила о ней ласково: «Риточка работает много, не может она. А мне что – я сутки через двое, время есть…».
Да, свою работу Татьяна любила, но вот такие дни – нет. В тот день она пришла в комнату старушки с обходом и сразу поняла, что та не дышит. И хоть много раз это уже было, никогда она не сможет привыкнуть к конечности человеческой жизни.
Что ж, надо звонить дочери старушки. А как не хочется! Оно и понятно, кому охота дурную весть приносить.
Она уже пошла к телефону по длинному коридору, когда увидела знакомую фигурку Анны. Говорить о таком в глаза вообще сложно, но тут она не беспокоилась – уже хорошо знала посетительницу и понимала, что та давно готова.
— Здравствуйте, Аннушка! У меня для вас печальная новость – сестра ваша покинула наш бренный мир…
Анна не заплакала, только вздохнула.
— Я вот собиралась дочери ее звонить, а теперь думаю – может, вы лучше скажете? Вы ее лучше знаете, сообщите так, как надо.
Татьяна верила в людей, ничего плохого про них не думала и была уверена, что эта дочь, хотя и не приходит к матери, все равно ее любит и будет страдать.
Анна же как-то переменилась в лице и ответила:
— Вы уж меня простите, но давайте лучше вы сообщите. Мы с ней не общаемся.
Что же – это Татьяну не удивило, родственники часто ругаются из-за какой-то глупости и не разговаривают друг с другом годами, это она часто наблюдала.
— И еще, — добавила Анна. – Вы не говорите, что я сюда ходила. И вообще, не упоминайте про меня, хорошо?
А вот это Таню уже насторожило – тут явно что-то не так. Она вопросительно посмотрела на Анну, та сгорбилась, опустила голову и тихо сказала:
— Ладно, если хотите, я расскажу.
И Таня повела ее в свой закуток, заварила свежего душистого чая с листом смородины – свекровь с дачи привезла. Анна какое-то время сидела молча, потом заговорила.
— Мне было семнадцать лет. Жили мы в коммуналке, родители, я и две сестры. Спали друг у друга на головах, практически. Я не оправдываюсь, вы не подумайте, хотя… Конечно, оправдываюсь. У меня парень был – Алеша. Высокий такой, с ясными синими глазами. Он ушел в армию, я его ждала. Первый год ждала, а на второй заскучала и… Это все несерьезно было, так… Но я понесла. Мать в крик, отец за ремень взялся, в общем, такой переполох… Ну с абортом тогда не так просто было, так что пришлось мне рожать. Я сразу решила, что напишу отказную – ну некуда мне сейчас ребенка! Она, когда родилась, я старалась не смотреть на нее, потому что…
Анна во время своего рассказа смотрела на свои руки, не поднимала глаз. «Не может простить себя», — подумала Татьяна, которая уже все поняла.
— Я белугой неделю выла, с постели не вставала. Мать меня выхаживала, одна она могла понять, что я чувствую. Ну а дальше все как-то пошло – я учиться поступила на швею, Алеша из армии вернулся. Правда, ему быстро про меня донесли, и он меня бросил, но тут я сама виновата, на него зла не держу. Я потом другого встретила, замуж вышла… Не на что жаловаться. Но про дочь я никогда не забывала, а как сына родила, так совсем с ума стала сходить – как представлю, что когда она плакала, никто к ней не подходил…
Немолодое лицо Анны исказилось гримасой боли, и она, наконец, посмотрела на Татьяну.
— Сама бы я ее не нашла. Пришлось мужу признаться, он тогда хороший пост занимал. Думала, осудит меня, не простит, но он добрый такой был, царствие ему небесное… Инфаркт, — пояснила она. – три года как… Он мне помог, дал денег, кому нужно. Оказалось, девочку мою почти сразу усыновили. Тут мне полегче стало, но я захотела узнать – не обижают ли ее? Познакомилась с соседкой, и та разболтала, что девочка моя как сыр в масле катается, все у нее хорошо.
Анна замолчала, а Таня, не в силах сдержать любопытство, спросила:
— А она знает, что усыновленная?
Ответ Анна дала не сразу – крутила в руках носовой платочек, то ли решалась, то ли подбирала слова. Наконец, сказала:
— Нет. Конечно, я очень хотела повиниться, прижать ее к своей груди, но нет – зачем ей такая травма. Пусть думает, что она родная у родителей.
Татьяна согласно закивала – да, так правильнее. Но потом, когда Анна ушла, когда она позвонила Рите и сообщила о смерти матери, а та хоть и расстроилась, но даже не заплакала, Татьяна подумала: может, где-то в подсознании эта Рита чувствовала, что не родная это кровь, поэтому так относилась к приемной матери? Или все дело в том, что женщина, уже отчаявшаяся иметь детей, настолько избаловала девочку, что вырастила бесчувственную куклу? Кто знает. Могут быть и другие причины, но теперь уже все равно…
