Егоровна запыхалась. С пластмассовым ведёрком в руках, почти доверху наполненным малиной, она почти пробежала всю деревню. Сто лет так не носилась. Нервно подёргала калитку, ох ты, вертушка поганая, ну давай же, открывайся… Новость-то какая! Какая новость!
Она забежала в дом:
– Нюр, ты хде? Нюра, ети твою!
В сарае, ага, корову доит. Нашла время!
Егоровна забежала в сарай. Спиной к ней сидела её давняя подруга, дёргала коровье вымя. Когда-то Нюра была первой красавицей в их деревне: высокая, статная, с узкой талией и красивыми ногами – такими ровными и длинными. Женихи ходили табунами. Теперь бёдра грузной Нюры скрыли собой то, на чём она сидела.
– Нюра, тьфу ты, еле добежала до тебя, – Егоровна громко отодвинула банки и бухнулась на скамью у стены.
– Да тише ты! Москва от тебя шарахается!
Корову звали Москвой, потому что роды у ее матери начались на выпасе, когда корову окружили московские дачники, удивляясь огромным её бокам.
Эти дачники здесь, в деревне, как на экскурсии: «Приехал, мол, показать дочке, как выглядит настоящий козёл, а то она со слов матери его себе неправильно представляет…»
Вот и тогда, в поле, глядя на корову, начали тыкать в неё пальцами. Она испугалась и пошёл отёл. Впечатлений тогда у дачников было тьма! А у хозяйки столько же переживаний.
– Да тише ты! Москва от тебя шарахается! Чё случилось-то? – Нюра погладила коровий бок и продолжила доить.
– Ты помрёшь сейчас, как скажу, – Егоровна подержала паузу, но не выдержала, – Лизка мильён выиграла!
Нежно, но быстро мелькающие руки Нюры замерли на сосках Москвы. Она обернулась.
– Шуткуешь чё-ли?
Егоровна была довольна эффектом от своего сообщения.
– Да ничуть. Все уж знают. Мне сейчас Серёха в лабазе сказал, и Ленка подтвердила. И Саныч уж знает, встретила. Мильён! Лизавета теперь бохачка! А помнишь, Ленка всё приставала: купите да купите лотерейку, а мы – неее, ну её в пень! А оно – вона как! А Лизка ж добрая, Ленку чай пожалела, той же продать надо, вот и взяла. Бохатая теперь.
Нюра слушала спокойно, потом отвернулась и продолжила дойку. На минуту повисла тишина.
– Чё молчишь-то, Нюр? Чё делать-то будем?
– А чё мы сделаем? – Нюра с трудом поднялась, начала цедить молоко.
– Ну надо чё-то делать, не знаю я, – Егоровна развела руками.
Обе опять замолчали. Нюра закончила дела, отнесла молоко в дом и, несмотря на массу других дел, вышла к подруге на скамейку перед домом, на которой они любили вечерять.
Их деревня называлась Есьпить, с ударением на «Е». На въезде на знаке кто-то приписал: «Но некому».
В общем-то, так оно и было. Оставшиеся здесь и разъехавшиеся по городам и весям местные старожилы еще помнят, какая тут была жизнь. Есьпить была большой бригадой совхоза «Путь Ильича» со своими механизаторами, доярками, агрономами. А теперь опустела деревушка. Хотя некоторые деревенские, глядя на своих соседей, сбегающих в города, всё-таки решили остаться. Теперь их придомовая территория — это огромные поля с брошенными избами и фермами, всё в бурьяне и крапиве.
Но рядом из невзрачных садовых строений вдруг разрослись солидные дачные дома. И хоть до столицы было и далековато, но были здесь и москвичи.
Грех было местным жителям этим не воспользоваться. Нюра продавала дачникам молоко и яйца, а шустрая Егоровна грибы да лесные ягоды. Их общая подруга Лизавета вязала и плела симпатичные деревенские сувениры. Дачники брали их с удовольствием. Егоровна и таскала их туда вместе со своими ягодами. Такая была у всех прибавка к пенсии.
Местных осталось здесь по пальцам пересчитать. И были они уже ближе, чем родня.
Нюра положила всё больше устающие с возрастом ноги на специальный, поставленный для этого, пенёк. Егоровна посмотрела на слегка отёкшие ноги подруги:
– Лекарство-то купила?
– Да где там! В район же надо, а я не знаю с кем и наказать.
Нюра махнула рукой и сменила тему.
– Чё, Валь, думаешь, уедет?
– Знамо дело, уедет. С мильоном-то и я б уехала.
Надо добавить, что история эта случилась не вчера, а тогда, когда миллион рублей имел другую весовую категорию.
– Квартиру, думаешь, в городе купит?
– Конечно! – Егоровна мотнула головой и размечталась, – Или дом! Это ж какую домину купить можно! Я б на море купила, на Чёрном, жила б себе тама, плавала…
– Так ты ж не умеешь плавать-то.
– Так у меня и мильёна нет…
Обе помолчали. Пожевали малины из ведёрка.
– Неее, я бы всё-таки на её месте квартиру взяла в городе. Там и дочка, к внукам поближе. Да и надоел этот дом хуже горькой редьки! То крыша вон, то забор …,– решала Нюра.
– Слушай, а вдруг она свою хибару отремонтирует али вообще перестроит? В хоромы царские, как у дачников вон. Асфальт положит, машину купит.
– И станет наша Лизавета – завидна невеста! Женихи попрут.
Подруги посмеялись, но как-то невесело, потом опять задумались и загрустили. Они трое родились и прожили в этой деревне всю жизнь. Знали друг друга, как облупленные. Периодами дружили крепко, семьями, но были и периоды раздоров и ссор. Как без них?
Валентина Егоровна всю жизнь считала, что Нюра жениха у неё увела, а Нюра злилась на Лизу из-за сына. Та работала в местной школе ( когда-то была здесь и школа), а на экзаменах выпускных, вместо помощи, завалила его бедного совсем. Нюра с ней год потом не здоровалась.
– Ешь малину-то. Ты ж любишь, – не слишком щедрая на свои сборы Егоровна разугощалась.
– Да не йдёт чего-то…, – Нюра посмотрела на ведро и резюмировала,
– Да не – не уедет. Чё там? В этом городе…К деревне уже привыкла – здесь её все знают, здороваются. А в городе надо сотни лет прожить, чтобы тебя кто-то уважать начал. А нам уж столько не прожить.
– А экологика какая там? Ужас ведь. Недаром же они все к нам на свои дачи едут. Я утром встаю по хрибы, а тут .. Один воздух чехо стоит! Утром окно откроешь — как обмоет тебя всю, хошь пей его — до тохо свежий да запашистый, травами разными пахнет, цветами разными…
– Да, деревня у нас святая! – размеренно протянула Нюра.
– Аха, даже власти уже на ней крест поставили, – протараторила Егоровна.
Подруги посидели ещё чуток. Они без слов обе понимали, что будет дальше.
– Как же мы без её кислиницы останемся? У меня такая не получается, как ни стараюсь, – сказала Нюра.
– И у меня. У неё корыто хорошее, старынное ещё. Как думаешь, корыто оставит нам?
– Да, конечно, оставит. Куда оно ей в городе-то. А я б машинку швейную у неё купила. Как думаешь, продаст?
– Неее, машинку не продаст. Хотя … Зачем она ей, с мильёном-то? – Егоровна махнула рукой.
– Слууушай! А я вот, чё думаю: она деньги дочери отдаст. Она ж добрая, Лизка-то. Сын проблемный, ему не доверит, а дочери отдаст.
– Думаешь? Ну дура – Лизка, вот дура!
Обе подруги, не сговариваясь, встали: надо было идти к Лизавете.
– Пойду, молока ей возьму.
– Поди, а я малину отдам, не пойду уж на дачи сеходня, не до дачников.
И они молча направились к дому давней подруги.
Зашли в калитку и остановились в нерешительности. Раньше залетали без стука, а теперь как-то всё изменилось. Она теперь не им чета, она – миллионерша.
На порог, как всегда деловито, в белой косынке, халате и с тазиком белья вышла Лиза, увидела подруг.
– О бабоньки! А чего вы тут?
– Да я малинки вот тебе набрала. На, варенье сваришь.
– Чё это ты? Я и сама собиралась по малину. Ну, давай, коль не шутишь.
– А я вот молочка …
– Да есть у меня ещё, прошлое не выпила. Ну, спасибо, Нюр. В дом заходите. Щас только бельё раскину.
– Да нет, не пойдём, Лиз. Мы это … Мы спросить хотели, ты корыто нам своё не отдашь? – вставила Егоровна.
– Так зачем вам? Не дозрела ещё капуста-то.
Подруги молчали.
– Ну, если надо – дам, конечно. Жалко что ли…
– А машинку свою швейную будешь продавать?
– Да вы что! – Нюра поставила на ступеньку таз с бельем, – Машинку не продам. Белены что ли объелись?
Подруги посмотрели друг на друга. Глаза говорили: вот так и знали…
– Лиза, а мы про лотерейку-то знаем уже, – напряжённо протянула Нюра.
– Знаете? Вот ведь, деревня! Сама только узнала, а уж все судачат. Ничего нельзя утаить! Ага, выиграла. Завтра за выигрышем поеду в район. Случайно ведь и купила-то. Лена: – Ну вот никто не берёт, – я и взяла.
– Повезло, – вздохнула Егоровна.
Обе стеснялись спросить о планах. Не их же дело, чего соваться.
Они уже вышли за калитку, как вдруг Лизавета отодвинула сырую простынь рукой и крикнула:
– Бабоньки, сказать забыла. Я ж тут планирую половину выигрыша на материал для рукоделия потратить, а половину на День рождения свой. Дети приедут, приходите в субботу-то.
– Как это – половину? Так, а сколько ты выиграла-то?
– А чё, не сказали вам? Целую тысячу! Во как! А вы что, не знали? Думали сотку? Неее, я теперь богачка.
Егоровна с Нюрой возвращались молча. Сашка обманул, значит, а Ленка, паразитка такая, ему подыграла.
Подруги и друг на друга сейчас смотрели как-то по-особенному. И на душе было светло. И нет, это не зависть была. Другое.
Страх был, что изменится в их жизни то, к чему годами привыкли, та связь, которая держит своим прочными нитями душевную стабильность и надёжность бытия.
До́роги были друг другу, как никогда. Выпадет одна из этой связи, и всё рухнет. Как будто часть жизни уйдёт с ней, с одной подругой. Так привязались …
Все почести и богатства этого мира не стоят одного хорошего друга.
– Ты ховорила, лекарство тебе для нох надо, как называется-то? — Егоровна была серьёзна, как никогда.
Нюра напомнила название.
– Так это… Лизе-то наказать надо, всё равно ей ехать в район, купит завтра. Нохи твои лечить надо, подруха. Нечего на себя рукой-то махать. Проконтролироваем мы всё с Лизкой! Ишь ты, удумала: врач прописал – а она не лечит! Возьмёмся вот за тебя!
И она, ворча себе под нос, отправилась к своему дому. А Нюра присела на свою скамью, смотрела вслед своей худощавой сутуловатой подруге и думала:
Как же хорошо! Как же люблю я вас, бабоньки вы мои дорогущие! Дороже всех мильёнов…
