-Ты позвонил? – мать строго посмотрела на Пашу, но тот даже не обернулся на ее голос. Раньше вздрагивал, сразу подбирался весь, спеша ответить, а сейчас…
-Ну? Ехать? Не ехать? Везти мне бульон или нет? Да что ты молчишь? – Анна Васильевна нервно поводила плечами и поправляла сползающие с носа очки.
Павел вздрогнул. Бульон, везти…
-Не надо, мама. Ничего больше не надо.
-Это как же так? Она ж больничную еду никогда не любила. А бульончик – всегда хорошо, я курочки нарежу мелко, отнесу, покормлю ее. И на кой я тогда целую кастрюлю наварила?! Нет, уж! Сейчас соберусь, вот только малость посижу, что-то сегодня голова как чугунная. Придумал, Леночку да ихней стряпней потчевать! — она еще что-то ворчала, унося свое наивное, счастливое незнание на кухню, к клетчатой скатерти, которую невестка купила когда-то в универмаге.
Вот сейчас Анна Васильевна привычным жестом смахнет несуществующие крошки со стола, осторожно опустится на стул и вздохнет. И в окно все также будет заглядывать любопытное солнце, к кормушке на ветке рябины будут слетаться заполошные воробьи, а ветер, свежий, пахнущий бензином и лопающимися тополиными почками ворвется в квартиру, облетит ее – где ты, Лена? Где?! Пойдем гулять! – не найдет и сгинет, захлебнувшись в духоте комнат…
Паша хотел, было, пойти за матерью, все сказать, но горло свело, сдавило, как будто воздуха в комнате не было, а был только пепел – на подоконнике, на серванте, на полу. Он был везде, забивал нос, наполнял легкие, заставляя хлопать ртом и испуганно ширить глаза. А Ленки не было и больше не будет…
-Мама! – вдруг заорал Паша. – Мама! Лены больше… Лена ночью…
На кухне что-то грохнуло, покатилось, стуча по полу, и затихло.
Мужчина ринулся на звук.
Анна Васильевна растерянно, как будто вдруг забыла, где она есть и что вокруг нее, стояла, держа в руках половник, а у ног валялась кастрюля. Наваристый куриный бульон, золотистый, с пузырьками жира, ароматный, с травами да приправами, теперь разлился по линолеуму, обдав старенькие тапочки матери.
-Ой… Ох, Паша, что-то сердце… Помоги сесть…
Женщина взяла сына под руку и на ватных ногах пошла за ним в комнату.
-Как же так, Пашенька! Они же говорили, выписывать скоро… Я уж и сиделку нашла, на первое время… Как же, Леночка-то наша… Жалко-то как!…
Павел смотрел, как сжалось, скомкалось мамино лицо, лучистые морщинки лезвием боли полоснули родные глаза, и полились слезы, горячие, искренние, бесконечные. Они омывали сердце, остужали душу, помогая не сойти с ума…
…- Отстань, проклятый! Чё привязался! Я все твоей маме расскажу! — кричала, задрав голову, Ленка, быстроногая, долговязая, пребывающая в том самом возрасте, когда маленький, шустрый кузнечик вдруг превращается в легкую, нежную ласточку, удивленно оглядывается и пока еще не знает, что со своим чудесным превращением делать. – А вот как сейчас камнем кину!
Она поймала шапку, свалившуюся с головы, и утёрла ею лицо, залепленное большим, метко брошенным снежком.
-Ленка- пенка! Ленка-пенка! – раздался сверху, с крыши сарая, мальчишеский голос, уже ломающийся, немного гундосый от разразившегося накануне насморка.
Паша, в коричневой куртке и черных спортивных штанах, забеленных щедрым, рыхлым январским снегом, в вязаных шерстяных носках, высовывающихся из высоких, отцовских, ботинок, нагло улыбался и с видом победителя сминал в руках очередной «снаряд», чтобы запустить в ненавистную девчонку.
-Пашка – Чебурашка! – Лена, разрумянившаяся, тяжело дыша, уже карабкалась по лестнице наверх, чтобы сбросить обидчика с крыши. – Все кости переломаю, вот только поднимусь!
Эта война шла уже очень давно, то затихая, то разгораясь вновь. Не принимал Павел соседку, а мама мальчишки, наоборот, в Лене души не чаяла, баловала ее, приглашала в гости, угощала пенками с малинового варенья. А Паша стоял рядом, маленький, надутый, и следил взглядом, как самое вкусное, вожделенное во всем этом сказочном процессе бульканья сочных ягод в сахарном сиропе, исчезает во полубеззубом рту чужой девчонки.
А все дело в том, что когда-то Анна Васильевна, Пашкина мама, и Марина Федоровна, мама Лены, вместе провожали своих мужей «на сборы». Тогда никто ничего не сказал, сами мужчины тоже молчали. Их, крупных, плечистых, здоровых, вызвали в военкомат, дали день на подготовку.
-Что, Что там? – Аня удивленно смотрела, как муж, Антон, аккуратно укладывает вещи. – Что стряслось-то?
-Ничего, Анют, все нормально, тренировки. Ты же знаешь, «Будь готов!- Всегда готов!» Мы с Мишкой ненадолго отъедем. А ты сына береги, не балуй только!
И уехали. Долго ничего не было известно, а потом Антон все же проговорился, что едут на ЧАЭС, что нужно помочь устранить последствия…
Марина тогда долго выла белугой, заламывая руки и чокаясь по несколько раз губами с мужниной рюмкой, Аня утешала, лепетала что-то.
-Да! Хорошо тебе говорить, у тебя Паша уже есть. А у нас теперь кто родится? Если родится вообще, — зло отрезала Марина. – Мне тогда и мужа-инвалида тянуть, и ребенка! А я не хочу! Я нормальной жизни хочу, простой, хорошей!
-Мариш, ну, что ты себя накручиваешь! Может, еще обойдется!…
…Мужья вернулись. Антон слег где-то через полгода, все жаловался на слабость, тело ломило, а на ноге расцветала красно-бурым цветом неугасающая язва.
Его хоронили зимой, еле раскопали мерзлую, каменистую землю, как будто она не хотела принимать больное тело. Миша, бледный, похудевший, стоял на краю могилы, словно тоже примеривался, как сподручнее ему туда лечь…
Но Михаил прожил дольше. Он, как и жена, всё боялся – что не родится у них ребенок, или родится больной. Врачи отговаривали пару рожать, когда Марина узнала, что все же забеременела. Но супруги решили рискнуть.
Ленка получилась у них складная, пухлая, только крикливая очень. Похожа была, когда спала, на отца, а когда таращила голубые, сонные глазенки – на маму.
Миша был на седьмом небе от счастья. Казалось, перехитрил он судьбу, обошло его то невидимое, впивающееся в ядра клеток излучение, миновала беда…
Михаила похоронили, когда Лене было года три. Ушел он внезапно, Марина даже сначала не поверила, что мужа больше нет. А потом, помыкавшись своею бедою, научилась разговаривать с ней, запивать, а потом спала по двое суток. Лена, уж как-то так само получилось, перешла на руки Анны Васильевны, Пашиной матери.
Паша был старше девочки на три года, и мать, когда оба ребенка подросли, постоянно просила его оберегать Лену, взять над ней шефство. Паренька это дико раздражало. А тут еще и варенье… Все лучшее, казалось, ложилось ей в руки, а ему – законному сыну, родному – шиш с маслом.
Павел задирался к девчонке, она отвечала тем же.
Ребята ненавидели друг друга лютой, детской ненавистью.
-Она козявки ест! – кричал Пашка, пока мать готовилась устроить ему очередную выволочку за драку. – Фу, мама!
Анна Васильевна всплескивала руками, закатывала глаза, а сын не унимался…
-Тетя Аня! Он глупый, он по воробьям из рогатки стрелял, я его побила! – Лена, потирая саднящее колено, сидела на кухне, отхлебывая чай
Марина постепенно растворялась, угасала, скоро и вовсе как будто перешла « в ведомство» Анны Васильевны…
Прошла еще одна, и еще одна зима, кузнечик все больше становился похожим на длиннохвостую, с белой, красивой грудкой, ласточку. Она летала себе, щебеча и радуясь весне, первым, волнующим переживаниям, что связаны с нахлынувшей юностью, бабочкам, что вот-вот, как обещали романы, затрепещут в животе, возвещая о приходе первой любви. Потом были экзамены, увлечения, несерьезные, глупые, с клятвами и ссорами, с пустотой в душе и надеждой на настоящее, крепкое и трепетное чувство…
Паша, видный, смелый парень крутил романы, ухаживал, играл в любовь со многими, но быстро остывал, отстранялся.
-Паш! Когда ж ты женишься? – то и дело спрашивала мать, но сын только отнекивался, говоря, что еще не время.
Лена, даже повзрослев, часто бывала у тети Ани в гостях, пила на кухне чай или сидела в комнате, перелистывая старые книги – коллекцию дяди Антона.
-Не тронь! Не твои! – Паша вырывал у нее из рук толстые, с выцветшими обложками книги, ставил на место и прогонял девушку во двор.
-Зря ты, Паша! Хорошая девочка, очень умненькая, начитанная, ты приглядись! – мама то и дело «сватала» Аню за сына. – И красивая, детки будут хорошие, и умница – всему готова учиться, старается! Пожалей ее, без отца, без матери растет…
А Паше было все равно, кто без кого растет. Полинка, очередная подружка, сейчас занимала его мысли, заставляя гулко ухать сердце, когда она, в тонкой блузке, сидела рядом на скамейке и медленно, нараспев, говорила всякие глупости…
…В тот вечер все ребята собрались у бывшей одноклассницы, Люськи. Та праздновала свой День Рождения, пригласила и Лену, и Пашу, и других товарищей по двору. Родители специально освободили квартиру, уехав на дачу, а Люся, на правах хозяйки, встречала гостей в прихожей, принимала подарки, благодарила.
-Это чьи тут башмаки?! – с порога затрубил Павел. – Это Ленки-пенки, что ли? Она здесь? Ну, посмотрим-посмотрим! Люсь, не боишься, что подеремся?
Люда растерянно пожала плечами.
Паша нагловато посмотрел на именинницу, щелкнул ее по носу, мол, «С Днем Рождения!», сунул в руки букетик тюльпанов, коробку конфет и, разувшись, прошел в гостиную.
У окошка стояла она, Ленка- пенка. Ее фигурка, стройная, точеная, была по контуру освещена, словно художником очерчена, солнцем, над головой – как будто нимб, а тюль за спиной как крылья.
Паша даже задохнулся, глядя на нее. Это было скорее физическое, плотское влечение, молодое, острое, внезапно нахлынувшее и не дающее покоя до тех пор, пока не придет к своему логическому завершению…
В бокалах тонуло отражение люстры, ломались, смешивались силуэты, сплетались руками, судьбами, душами. По стеклу вдруг хлестнул крепкий, как струны, дождь, взорвавшись на небе набатным громом первой грозы…
Гости танцевали. Было весело, шумно и как-то глупо.
И тут Паша случайно наступил Ленке на ногу. Он так прыгал, куролесил и выпендривался перед опьяневшими девчонками, что не заметил, как Елена сморщилась от боли, а на туфельке ее, изящной, беленькой, оставшейся от материнской свадьбы, появился грязный, черный отпечаток.
-Эй, ты! Осторожнее! Медведям тут не место, тебе в зоопарк надо! Лена, пытаясь оттереть туфельку, зло смотрела на веселого, раскрасневшегося паренька.
-Ой, батюшки! Невеста тут у нас появилась! – Паша дернулся, подскочив. – Отойди, если не танцуешь, тогда и не буду на ноги наступать! Опять ты мешаешься, опять мелькаешь тут!
-Да? Я мелькаю? А ты как гниль, смердишь тут своим одеколоном!
-Ой, кто бы говорил! Сама вырядилась, думаешь, царица?! Фу!…
Крик все набирал и набирал высоту, доходя до оперных, витиеватых переливов, кровь кипела, билась в висках, помогая изобретать все новые унизительные прозвища.
-Ребят, успокойтесь! Не надо, у Людочки День Рождения, а вы тут… Ну, как обычно!
Кто-то махнул рукой, другие, шушукаясь, вышли на балкон, вынимая из карманов сигареты, и принялись наблюдать за молниями, расчерчивающими небо на неровные поросли чудовищных, гигантских деревьев… Что-то рано в этом году гроза…
Праздник сдулся, лопнул мыльным пузырем, разлетелся по комнате, роняя фужеры и разливая вино на красивую, золотисто-розовую скатерть.
-Так, уходите! Оба уходите! – именинница вытащила в прихожую двух орущих гостей, распахнула дверь и вытолкала их на лестницу.
-Паша, проводи ее, она пьяная! – крикнула Люся и исчезла в гостиной.
-Ты пьяная? Напилась, мать! – рассмеялся Паша, глядя на растерянную Ленку. Она, шатаясь, спускалась по лестнице. – Дура! Подожди, я помогу!
Павел хотел, было, взять ее за плечо, поддержать, но каблук Ленкиных туфель вдруг соскочил со ступеньки, и девчонка полетела вниз, некрасиво растопырив ноги и ойкая.
Внизу она ухватилась руками за железо перил, уткнулась головой в коленки и заскулила.
-Что? – вдруг испугался Паша, скатился вниз, и уселся рядом. – Что, больно? Где больно!? Покажи! Немедленно покажи!
-Отстань! – Лена подняла заплаканное лицо, утерла рукой нос и поморщилась. – Уйди. Как ты мне надоел!
И она ему так надоела! Так надоела, это ее назойливое присутствие в их доме, мамино трепыхание вокруг гостьи, так надоела…, что вдруг захотелось ее поцеловать, попробовать на вкус ее губы в коралловой помаде, потрогать горячее, девчачье тело…
-Пусти! – Лена, выставив кулаки, немного посопротивлялась, а потом сдалась, решив, что целоваться с Пашкой очень даже интересно, а нога уже совсем не болит…
Мир рухнул, а потом собрался вновь, но уже совсем другой, странный, добрый…
А вскоре после этого умерла Ленина мама.
В день похорон девушка долго стояла на кладбище, стирая со щек капли дождя вперемешку с солеными, детскими слезами.
-Паш, иди, уведи ее, ну, не дело под дождем стоять! – Аня толкала сына из такси. – Она никого не слушает, может, у тебя получится… Пожалей ты ее, такое горе…
Лена потом неделю прожила у тети Ани, много спала, отказывалась от еды и молчала.
-Ты посмотри, как плохо ей! У меня самой душа кровью обливается. И не по Марине, она свою жизнь сама загубила, шутка ли – столько запоев. Лену жалко…
И это «жалко» стало основной музыкальной темой их дальнейшей жизни. Что бы ни происходило в доме тети Ани, все всегда помнили, что «Лену жалко», что ее нужно оберегать, баловать, что «такого не пожелаешь никому», что поскорее бы она уж замуж, что ли, вышла, чтобы как-то продолжилась ее жизнь, запнувшаяся на остром, злом камне потери. Даже сама Леночка научилась жалеть себя – ярко, красочно, от всей души.
Паша сначала сопротивлялся, а потом и сам до конца поверил, что Елену-то очень ему жалко, да и она даже очень ничего, и губы у нее сладкие, мягкие, как та малина, пенки с которой они не могли поделить в детстве.
Лена на Пашу смотрела спокойно, как на то, что всегда рядом с тобой, привычное и потому, наверное, априори родное.
Не было у нее тех самых бабочек, что щекочут изнутри твое тело, заставляя сердце биться сильно и испуганно, не было чувства странной неги, что утаскивает тело в омут нежности. А, может быть, любовь бывает разная? Может, и не стоит ждать чего-то киношного от вполне себе обычных отношений мужчины и женщины?…
…Павел и Елена поженились через полгода. Даже Аня была немного растеряна, но потом обрадовалась.
…Странная у них была семейная жизнь. Лена часто уезжала – то командировка, то к подруге погостить, то по путевке, которую, почему-то, дали только на нее. Как будто бежала из дома…
Паша много работал, решив купить квартиру побольше. Дела отнимали много сил, на раздумья, что происходит в их с Леной мирке, времени уже не хватало.
А тетя Аня все ждала внуков. Она уж и так, и эдак подходила к молодежи с этим вопросом, Лена отмахивалась, смущаясь, а Паша говорил, что рано.
На очередном профосмотре Лену дважды вызывали на УЗИ.
-Ух, Ленка, неужели беременна? – шептали подружки. – Есть признаки?
По правде сказать, женщина подозревала, что что-то не так, но решила не торопить события, не выяснять раньше времени. По утрам тошнило, какая-то слабость нахлынула и не хотела уходить, Лена много спала, но не могла выспаться…
Тетя Аня тихо радовалась. Вот и внуки пошли! Скоро, совсем скоро возьмет она на ручки малыша, услышит, как чмокает он сморщенными губками. Поселится опять в ее доме смех и милая трескотня маленького человека. Да и Лене хорошо, такое событие!…
…- Вам нужно лечь на обследование, — сухо сказал врач, закрыв медицинскую карту.
Он говорил как-то расплывчато, намеками, упоминал болезни отца, говорил об ослабленном организме, о том, что нужно как можно скорее все выяснить…
-Это же не беременность? Ведь так? Это опухоль? – Лена спокойно сидела напротив, сложив руки на коленях. — Это из-за того, что папа был тогда в Чернобыле?
-Мы не можем сказать точно. Но, все возможно…
Диагноз не озвучивали, но Лена была не глупая, все понимала. Дома никому ничего не сказала, легла на кровать, накрывшись покрывалом, отвернулась к стенке и думала, думала…
Зачем вообще ее родили? Предупреждали врачи, уговаривали, но мать все равно решила рискнуть. Ей-то теперь все равно, она в вечном своем запое и не поняла, видимо, что уже давно померла, а как теперь быть Лене? Вылечат? Не вылечат? И, если вылечат, что дальше? Все внутри разворотят, детей уже точно не будет. Ну, проживут они с Пашей еще лет десять, она ему надоест, хотя, по сути, она ему и сейчас не нужна! Лена это чувствовала…
…Паша, узнав, что в их дом пришла беда, очень испугался – за Лену, за маму, которая, старенькая, чувствительная, будет очень переживать. Утром, в назначенный день, он отвез жену в больницу.
В Приемном покое долго стояли в очереди, Лена – бледная, строгая, он – сумбурно-растерянный, с сумкой в руках.
-Все, иди, я позвоню, как что будет известно.
Паша хотел, было, ее поцеловать, но Лена помотала головой, выхватила сумку и пошла вслед за медсестрой. Даже не оглянулась…
Паша смотрел на ее фигуру, движущуюся в шахматных отсветах потолочных светильников. Горит — не горит, любит — не любит, выживет — не выживет…
…- Ну, что? – мама стояла в прихожей. – Ты с врачом говорил? Как Леночка? Ты навестил ее?
Вопросы сыпались гороховыми снарядами.
-Врач сказал, что они сделали все, что могли. Теперь надо наблюдать. Лена пока в реанимации, к ней меня, естественно, не пустили.
-Надо было денег дать! Ну, как так можно, Паша! Хоть бы за руку подержал! Надо было мне ехать с тобой.
Она еще что-то говорила, деятельная, вдохновленная, отчего-то поверившая в хороший конец.
Павел ушел в их с Ленкой комнату. Он устал, а еще внутри, под футболкой, за слоями всего, что именуется плотью, была пустота. Другой переживал бы, мучился, проверял телефон, не звонили ли из больницы, а Павел просто устал и хотел спать. Может, стресс?…
…-Паш, привет! Это Люся, узнал? – услышал он вечером в трубке женский голос.
-А, это ты. Да, слушаю.
-Ну, как там Лена?
-Пока не могу сказать. Ты же понимаешь…
-Да, ребята… = протянула она. — Ты держись, Паш! Я не знаю, каково это, не могу представить, но ты держись! – Помолчали. – А, хочешь, приходи, посидим. Дома-то, наверное, тяжело!
И он пришел. Действительно, оказалось, что вне стен дома, где была снующая туда-сюда мама с постоянными вопросами, вне этой атмосферы тягостного ожидания стало намного легче. Людмила накормила Пашу ужином, все о чем говорила, отвлеченном, другом, простом и незатейливом. Гость потихоньку тонул в ее спокойном, милом уюте, и сам не заметил, как уснул, сидя в кресле.
Утром, встретив сына, Анна Васильевна предпочла вообще с ним не разговаривать, демонстративно вышла в коридорчик и, набрав нужный номер, громко осведомилась о Ленином самочувствии.
-Что? Можно навестить! Спасибо! Скажите, а можно ли ей что-то привезти? Еду? – Аня внимательно слушала, кивала, потом бросила трубку, сорвалась на кухню и принялась судорожно собирать судочки и баночки, рыскать по холодильнику, упаковывать в пакеты фрукты.
Скоро в прихожей уже стояла большая, как на целую экспедицию, сумка с припасами. Для Лены.
-Брось, мам! Я сам отвезу!
-Сам? – Анна Васильевна строго посмотрела ему в глаза. – Где ты был всю ночь? Где ты шлялся?! Лене так плохо, а ты по чужим бабам!…
Паша быстро стянул с вешалки куртку, схватил сумку и выскочил на улицу. А вслед как будто так и неслись материнские слова «по чужими бабам… Лене так плохо…Плохо»…
…-Привет, — тихо сказал мужчина, сев на краешек кровати. – Как ты?
Елена устало смотрела на него, прищурив глаза.
-У нас не будет детей, Паша, — это было первым, что она сказала. – У нас никогда не будет детей.
-Я знаю, Лен. Не переживай, живут же как-то без этого. Справимся, усыновим, в конце концов!
Он рассказывал ей, как им будет хорошо вдвоем, как они будут путешествовать, работать, купят участок, построят дачу, как заведут собаку… Уговаривал, убеждал – ее, себя, весь мир.
Она слушала и чувствовала, что от его одежды пахнет каким-то тонким, изысканным, приятным, но таким чужим ароматом…
-Тут мама тебе еды передала. Покормить?
Лена посмотрела на сумку и едва заметно помотала головой.
-Не надо, я потом сама…
Весь день Паша пробегал по аптекам, искал лекарства, которых нет в больнице, но для Лены они нужны, взял на работе отгулы, вечером опять заехал к жене. Она спала, и Паша не стал ее будить.
Он не знал, что как раз перед ним Лену навещала Людмила. Они поболтали, а потом больная сказала, что устала, и Люда ушла, оставив в палате уже знакомый, тонкий, изысканный аромат…
…Дни шагали стройными рядами, двигая «бегунок» по графику Лениной жизни. Лучше не становилось, выписывать ее отказывались, все говорили, что нужно подождать, еще чуть-чуть подлечиться…
…Как-то после обеда Елена задремала, но голоса за дверью палаты были слишком громкими, чтобы не обратить на них внимания.
-А здесь у нас пациентка Дубинина, после операции, но метастазы уже везде, — говорил хорошо поставленным голосом главврач, «окучивая» комиссию, которая, если все будет хорошо, обещала выделить деньги на покупку нового оборудования для больницы. — История болезни перед вами. Случай интересный, практически без болевых ощущений вплоть до критической стадии…
Он еще что-то говорил, пояснял, рассказывал, какое лечение назначено, как откликается организм, а Лена, закрыв глаза и скомкав руками одеяло, тихо плакала…
…-Глупо все как-то! Какая глупая жизнь! – шептала Елена ночью, наблюдая, как по потолку пробегают золотисто-оранжевые лучики-дорожки от фар. — Примириться с мыслью о том, что ты скоро уйдешь навсегда, было страшно, поэтому лучше сделать вид, что ты этого не знаешь, и думать о чем-то другом. Я же его ненавидела, Пашку! Ох, как ненавидела! Почему? Потому что у него была мама, нормальная, хорошая мама, их тех, что и блинчиков напечет, и сказку расскажет. Ему досталось многое, мне практически ничего, просто так, не повезло… И ничего уже у меня не будет, а у него? — Она задумалась. – А у него будет очередная жена, может быть, даже Людка… Если я даже вылечусь, ну, вдруг, то все равно он будет смотреть на меня как на инвалида и опять жалеть, захочет уйти, но не станет этого делать, потому что слишком хорошо воспитан. Не хочу этого! Я ничего больше не хочу… Сейчас станет легче, наверное, если поспать…Воды бы!
Лене стало очень-очень себя жалко…
…Дежурный врач тихо заглянул в палату, Лена крепко спала, он не стал ее беспокоить…
…-Макаров! Ты вел Дубинину?
-Да, а что?
-Пришли результаты вскрытия, зайди.
Молодой врач, только недавно начавший самостоятельную практику, волнуясь, зашел к главврачу.
-Садись, Макаров. Тут вот какое дело. Похоже, отравилась твоя Дубинина. Снотворное, лошадиная доза, я тебе скажу.
— Как? Дайте-ка, я посмотрю!
Он быстро пробежал глазами по столбикам цифр в листе анализов.
-Родственникам скажешь, что остановка сердца. А я подумаю, что с этим делать. Откуда у нее снотворное?! Ты дал? А если родня начнет копать!? Ты думаешь, что творишь? Я знаю, что там был безнадежный случай, но мы не говорим такое пациентам!
-Это не я! Зачем мне давать таблетки, если и так капали ее? Я не знаю, откуда у нее лекарства, я ничего не говорил!
-Значит так, пиши объяснительную, на всякий случай. Если прокуратура заинтересуется, пеняй на себя… Иди… Ох, не видать нам теперь спонсорских денег! Вот откуда она узнала, что обречена? Ведь из-за этого всё! А я комиссии тогда рассказывал, они так сочувствовали…
…Анна Васильевна долго не могла оправиться после смерти Лены, слегла, потом, месяца через три, как будто пришла в себя, снова стала потихоньку «шуршать» на кухне, ходила гулять, но глаза были пустыми, грустными…
…-Паш, только жить будем у меня, — Люда осторожно тронула Павла за плечо.- Мне кажется, твоя мать меня не примет.
-Ладно, но все равно надо, чтобы ты хотя бы попробовала подружиться с ней.
Людмила пробовала, не получалось. Анна Васильевна считала ее разлучницей, вражиной, что пробралась в семью, воспользовавшись несчастьем.
-Не порядочно это, женщина! – выговаривала Анна Васильевна. – Не чистоплотно!
-Паша сам сделал свой выбор. Жене он не изменял, если вы об этом! Жизнь идет дальше, а вы хотите, чтобы Паша сидел с вами и жалел себя, вас, Ленку?! И не любил он ее, вы заставили сына жалеть эту девчонку, он не хотел, а вы заставили! Да она ж сама отравилась! Таблеток наглоталась, и привет! Значит, ничего ей уже не нужно было! – Людмила почти кричала, устав от постоянных нападок будущей свекрови.
-Что? Что ты сказала? Какие таблетки? Нам сказали, что сердце не выдержало, что…
-Ага, как же! Но у меня знакомый в больнице работал тогда. Причина смерти другая, передозировка снотворным. И оставьте меня в покое!
Хлопнула дверь, ушла будущая невестка, оставив Анну Васильевну сидеть на табуретке, бессильно опустив руки.
-Таблетки… Таблетки…
И тут всплыло в памяти:
…-Анна Васильевна, вы мне не принесете снотворного? Я так плохо сплю, а здесь не допросишься. Я измучилась!
-Леночка, так, наверное, нельзя тебе. Нужно у врачей спросить, посоветоваться. Кто у тебя врач, когда придет?
-Да я спрашивала, Макаров у меня врач. Он сказал, что не положено. А я устала. Тетя Аня, как я устала, ну, пожалуйста!
И снова стало жалко Лену…
На следующий день Анна Васильевна тайком передала ей пачку таблеток из своих запасов. Лена благодарно кивнула и спрятала все в тумбочку.
-До свидания, тетя Ань! Спасибо вам за все… — прошептала Лена, когда свекровь наклонилась, чтобы поцеловать больную. – Я вас очень люблю!…
…Анна Васильевна, как сидела, так и повалилась на пол бревном, тихо застонав…
…Вернувшись из больницы после инсульта, тетя Аня с трудом узнавала родных, а Людмилу называла Леночкой, гладила ее по плечу, жалела и уговаривала не злиться на Пашу, обещая приготовить малиновое варенье…
