Я не помню своего раннего детства. Первые мои воспоминания связаны с тем годом, который я жила у бабушки, мне тогда было три или что-то около того. Жила долго, с мая по декабрь, кажется. Почему – я никогда не спрашивала, у нас в семье не принято задавать подобные вопросы. Но я подозревала, что дело было в том, что родители расходились или пытались разойтись. Почему? Я смутно помню, что до того, как меня увезли к бабушке, они ругались. Может, я все это придумала, потому что хотела так считать.
В подростковом возрасте, когда жизнь казалась просто невыносимой, я сочиняла параллельную версию этого мира. Как в фильмах типа «Осторожно, двери закрываются» или «Эффект бабочки». В другой жизни мои родители все же расходились, потому что мама изменяла папе. С продавцом фруктов, у мамы всегда была слабость к мужчинам такого типа, я все детство наблюдала, как она с ними флиртует. Они всегда угощали меня персиками, клубникой или на худой конец яблоком. Но мне эти мужчины всё равно не нравились – слишком уж мама нелепо смеялась над их шутками.
Так вот, в той жизни мама уходила к такому вот усатому мужчине, а я оставалась жить с папой. И все у меня было хорошо.
Папа старался дать мне свободу, насколько это было возможно. Но когда я вернулась от бабушки, мама вцепилась в меня бультерьером и никак не хотела отпускать. Весь окружающий мир был для нее источником жуткой опасности, мне не позволялось ничего. Я ни разу не была в гостях в подружек, никогда не купалась в речке, не научилась кататься на велосипеде. Будь мамина воля, я бы круглые сутки проводила дома под ее присмотром.
Как я выскочила замуж при такой жизни – непонятно. Все удивились, даже сама я. Но тут мама ничего не могла поделать – я окончила школу, поступила в институт и изо всех сил пыталась освободиться от ее опеки.
Паша был преподавателем в моем вузе, но у меня ничего не вел. Мы познакомились в библиотеке, и как-то быстро подружились. Как говорили приятельницы, он на меня запал. А я была счастлива хотя бы таким способом избавиться от маминой опеки – лучше идти в кино с приятным мужчиной, чем сидеть дома и слушать ее нотации.
Он понравился маме, потому что был старше меня и казался послушным. Видимо, она решила, что Паша будет с ней заодно охранять меня от всех опасностей этого мира. Паша сразу согласился на ее предложение жить у нас, и мама дала добро на свадьбу. Когда после церемонии и традиционного вечера с похищением невесты и дракой гостей мы поехали на первую брачную ночь в его квартиру (на это мама согласилась), я заявила:
— Или мы будем жить отдельно, или я с тобой разведусь.
Я знала, что скажи я такое раньше, мама найдет способ расстроить нашу свадьбу. А так было уже поздно. И в квартиру моих родителей мы не вернулись.
Конечно, первое время мама пыталась отвоевать потерянные права, но я держала оборону тем же самым бультерьером, которым всегда была она. И ей пришлось смириться. Нет, я не жестокая – я оставила ей телефонные звонки два раза в день и традиционные воскресные встречи. Но в остальном я стала жить так, как всегда мечтала: занялась дельтапланеризмом, ходила с подружками в ночной клуб, ела чипсы, запивая их газировкой. Муж ни в чем меня не ограничивал, я только после свадьбы по-настоящему поняла, как мне с ним повезло.
Но у любого счастья есть срок. И нашего он тоже был. Через пять лет после свадьбы, когда я успешно получила диплом и устроилась менеджером в небольшую туристическую фирму, Паша поставил вопрос ребром:
— Пора завести ребенка. А лучше трёх. Я всегда мечтал о большой семье.
Я начала возражать, что рожать в двадцать четыре – рано, что я хочу ещё пожить для себя. На что Паша сказал:
— А я хочу увидеть, как вырастут наши дети. Мне тридцать три, и если ещё подождать, то до внуков я могу и не дожить.
Его отец и дед умерли от инфаркта после пятидесяти, так что опасения были не напрасны, но все же… Я не хотела рожать детей. Никогда. И знала это с самого детства. Сама мысль об этом вызывала у меня ужас, вплоть до панической атаки.
Мы долго ругались, несколько месяцев. Он смывал мои таблетки в унитаз, я шла и покупала новые. В конце концов, Паша поставил мне ультиматум – если я продолжу их принимать, он подаст на развод. А это означало, что мне придется вернуться к родителям, моя зарплата не позволяла снять квартиру. Я оказалась в ловушке. И выбраться из нее мне помогла мама.
Я и не думала, что она поддержит меня в решении не рожать. Хотя, о чем я говорю – роды связаны с таким количеством рисков, это даже хуже, чем дельтапланеризм, я должна была догадаться, что мама и от этого решит меня оградить.
Случайно вышло так, что я в гостях у нее расплакалась, она потащила меня на кухню поить валерьянкой, и там я шепотом ей во всем призналась.
— Ты же можешь пить таблетки втайне от него, – сказала мама. – Не обязательно держать их дома.
Так я стала пить их на работе, а на выходных у мамы. Паша не понял, почему я теперь хожу к ней и в субботу, и в воскресенье, а я соврала, что у мамы неладно со здоровьем. Конечно, мне было стыдно, но что я могла поделать? Когда через три месяца он потащил меня к врачу, я делала вид, что не знаю, почему не могу забеременеть. Проницательная тетка три раза спросила меня, не пью ли я гормоны. Я нагло врала. Чтобы сдать кровь на гормоны, пришлось бросить на время пить таблетки, но, к счастью, я немного приболела и смогла избегать супружеского долга до тех пор, пока снова не начала их принимать. Анализ показал какие-то там отклонения, но врач сказала, что это не мешает мне забеременеть. Ну ещё бы! Скорее всего, она догадывалась в чем дело, но свой нос в чужие дела не совала, оплата в той клинике была достаточной для этого.
Сдал меня папа.
— Дочь, это твои таблетки? – спросил он однажды, когда мы по обыкновению сидели в воскресенье у телевизора.
Паша сразу все понял, видимо, наши с мамой лица выдали нас с потрохами. При родителях он не стал ругаться, но дома устроил мне допрос.
— Ты меня совсем не любишь, да?
— Люблю!
— Тогда почему не хочешь родить мне ребенка?
Я не знала, как ему объяснить. Что каждый раз, когда я думаю об этом, меня тошнит. Что я боюсь младенцев и ни разу в жизни не держала ребенка на руках.
— Давай я запишу тебя к психологу? – предложил он.
— Давай, – согласилась я.
У психолога я выдержала два сеанса. Она сразу раскусила, что у меня с мамой непростые отношения, и стала туда давить. А я не за этим пришла. Когда я отказалась ходить к психологу и отказалась выбрасывать таблетки, Паша предложил развестись. Я собрала вещи и ушла к родителям.
Мама не могла скрыть своей радости. А вот папа не радовался, и не потому, что выдал мой секрет. Проклятая мужская солидарность – он считал, что мой муж прав, что я не должна была ему врать.
Конечно, мама принялась за старое – туда не ходи, то не делай, это не ешь… Но если раньше я ее слушалась, то после пяти лет свободы лишаться ее вновь мне совсем не хотелось, и я принялась обороняться. У нас были жуткие скандалы, мы так орали друг на друга, что папа собирался и уходил из дома. В итоге мама всегда побеждала – хваталась за сердце и говорила, что у нее давление, просила принести тонометр. Я послушно приносила, давление и правда было высокое, и совесть мне не позволяла спорить с ней. Я старалась поменьше бывать дома, задерживалась на работе, начальник мне даже премию выписал.
Дело было не только в маме. Все эти пять лет я была уверена, что я – позволяю себя любить, а вот Паша меня по-настоящему любит. Когда я уходила, я даже сказала, что он об этом пожалеет и сам позовет меня назад. Но он не звал. Последнее, что он мне сказал – если ты решишь, что готова родить ребенка, звони. Поэтому я не могла ему позвонить, он специально устроил мне такую ловушку. Я-то надеялась, что он позвонит, но мой телефон молчал. А мне так его не хватало, я и подумать не могла, что кого-то может так не хватать.
Чтобы хоть как-то отвлечься и, хотя бы ненадолго, избавиться от маминого надзора я полетела в отпуск с подругами. Благодаря моей работе, получилось взять выгодные билеты, и мы отправились в Дубай, чтобы своими глазами увидеть всю эту роскошь. Не нужно говорить о том, что мама устроила целое представление – лететь на самолете опасно, в чужую страну, где меня точно или похитят, или еще чего хуже, тем более. Самолет, конечно, разобьется, в отеле меня продует, в ресторане отравят. Спасибо папе, что он взял ее на себя, успокоил немного.
Я не сказала им, что поменяла обратный билет, это была моя вина. Мы познакомились с парнями из Испании и затусили с ними, у одного намечался день рождения девятнадцатого марта, и мы просто не могли такое пропустить. К счастью, билеты были возвратные, и мы их поменяли, доплатив немного. И о катастрофе узнали на следующий день, проснувшись только днем после вечеринки. Поэтому родители и не смогли до меня дозвониться. К тому времени, как мы прилетели, все уже знали, что нас не было на борту, но что они пережили в тот первый день… Мне никогда не было так стыдно и страшно.
Папа открыл дверь, вцепился в меня и заплакал.
— Где мама? – спросила я сквозь слезы.
— В больнице. В реанимации. У нее был гипертонический криз, что-то с сердцем.
Вот это было для меня настоящим ударом. Я-то думала, что она притворялась, когда жаловалась на сердце.
— Можно к ней поехать?
— Нет, пока нельзя. Но я сейчас позвоню, попрошу передать ей, что ты вернулась.
Я услышала, что он сделал два звонка. И догадалась, кому сделал второй. Я ждала, что Паша позовет меня к телефону, но этого не произошло. А сама я не могла позвонить ему – мне было стыдно за то, что я заставила всех переживать, и его в том числе. А еще за то, что я целовалась с испанцем по имени Ксавье, видимо, слабость к загорелым кареглазым мужчинам передалась мне от мамы. Больше между нами ничего не было, но и этого было достаточно.
Из реанимации маму перевели через два дня, и нам разрешили ее проведать. Отец попросил собрать некоторые вещи для нее, ему было неловко лазить по ее женским ящичкам. А мне было даже любопытно, мама никогда не разрешала мне прикасаться к ее вещам. Когда я доставала книгу с полки, еще новую, в пленке, а, значит, непрочитанную, уронила жестяную коробку. Из нее выпали какие-то листы и фотографии. Я взяла одну, на ней был папа, еще совсем молодой, со смешными усами как у Якубовича. На руках он держал маленький сверток, явно ребенок на выписке из роддома. Я уже хотела крикнуть: «Папа, это что, я?», но тут увидела другую фотографию. На ней рядом с папой стояла уже и мама, а на руках она держала меня. Мне там было не больше двух лет, я помнила это пальтишко, когда я вернулась от бабушки, мама пыталась меня в него нарядить, но оно было уже малое.
В голове застучало, стало нечем дышать. Я сразу поняла, что это паническая атака, они бывали со мной и раньше. Я прислонилась к комоду, принялась медленно вдыхать и выдыхать воздух, немного покачиваясь из стороны в сторону. В памяти вспышками всплывали фрагменты из моего детства, которые, как мне казалось, я никогда не помнила. Вот я сижу у кроватки и трогаю за руку новую куклу, которую мама принесла с собой после длительного отсутствия. Кукла часто кричит как настоящая, и пытаюсь ее успокоить. Вот мы с мамой купаем куклу в голубой ванночке, и подаю маме пушистое желтое полотенце. Вот мама плачет, и я не могу ее успокоить. Я глажу ее по руке, но мама откидывает мою руку и говорит, чтобы я оставила ее в покое. Я обижаюсь и иду кроватке, смотрю на свою любимую куклу.
Последнее воспоминание самое горькое – я возвращаюсь от бабушки и бегу к кроватке. Но кроватки нет. Я спрашиваю у мамы, где Ваня, а мама вдруг начинает плакать. Папа берет меня на руки и несет к елке. Смотри, Юля, какая красивая елка, скоро Новый год, и Дед Мороз принесет тебе подарки.
Мне не нужны подарки. Мне нужна моя любимая кукла. Мой брат Ваня.
С этими фотографиями я пришла к папе и молча положила их перед ним. Он вздохнул и сказал:
— Я говорил ей, что рано или поздно ты узнаешь. Но она боялась, что с тобой опять начнется…
— Что начнется? – не поняла я.
— А ты не помнишь?
— Нет.
И папа рассказал. Тогда, вернувшись от бабушки, я перестала есть, плохо спала, мочилась в постель. Меня повели к психологу, к неврологу, даже к психиатру. Все они говорили разное, но сходились во мнении о том, что долгая разлука с родителями и потеря брата так на меня повлияли. И что лучше поскорее меня чем-то отвлечь. Пап предлагал подарить мне щенка, но мама испугалась, что если с щенком что-нибудь случится, все будет только хуже. И стала уделять мне так много внимания, как могла.
— А что произошло с моим братом? – спросила я.
— Он болел. Генетическая поломка, мы с мамой оба оказались носителями. Об этом никак нельзя узнать, поэтому… Тут никто не виноват. Вот тебе повезло, у тебя только одна неправильная хромосома, так что ты здорова. Ему не повезло.
Мне стало страшно. Неправильная хромосома? Почему мне ничего не говорили об этом? И папа снова рассказал. Как сразу стало ясно, что с Ваней что-то не так, как они ходили по всем врачам, но никто не мог помочь, как один профессор посоветовал сдать генетический анализ, заподозривав один очень редкий синдром, как он подтвердился, и стало ясно, что Ваня долго не проживет.
— Я говорил ей, что не нужно тебя отправлять к маме, но ты так привязалась к Ванечке, и Лена боялась, что ты сложно перенесешь, когда он… В общем-то, так и было. Она попросила маму забрать тебя, а сама была с ним до самого конца. Знаешь, хорошо, что она тебя отправила, это было не лучшее время.
Мы еще много о чем говорили. Я спросила у отца все, что только могла. И он ничего от меня не скрывал. Но в конце сказал:
— Не говори маме, а? Она расстроится, а ей сейчас и так хватает расстройств.
И я согласилась. Мы поехали к маме, и я делала вид, что ничего не знаю. Держала ее за руку, просила прощение, что так испугала всех, обещала, что такого впредь не повторится. Мама слабо улыбалась и говорила, что сильнее всего её расстроило то, что перед расставанием мы сильно поругались.
— Я больше не буду тебя ругать, – пообещала она.
Сидя в палате, мыслями я все же была не с мамой. Мне почему-то вспомнился первый прием у психолога, и ее вопрос: «Вы не хотите детей или боитесь рожать ребенка?». Теперь я могла ответить на этот вопрос.
После больницы я попросила отца завезти меня к Паше. Он не стал спрашивать зачем, но я видела, что он рад. Сказал, что не будет меня ждать на ночь, и улыбнулся.
Я боялась, что его нет дома. Или что он не откроет мне дверь. Или вообще завел уже себе кого-то другого. Но Паша открыл, сразу же, как я позвонила. И мы ничего друг другу не сказали, просто обнялись и молча стояли в коридоре. И когда он начал меня целовать, я сказала:
— Я больше не пью таблетки.
Этим я сразу хотела дать понять ему сразу два обстоятельства. Первое – у меня никого нет и не было после него, поэтому таблетки мне больше не нужны. Второе – я готова. Вот теперь я готова.
Сына мы назвали Иван. Мама пыталась отговорить, у нее дрожали губы, когда она это услышала. Но я твердо сказала, что так звали дедушку Паши, и это была правда. На выписке из роддома, после того как кулек с младенцем подержал счастливый отец, я сама предложила маме взять на руки внука. Я никогда прежде не видела ее такой взволнованной и счастливой одновременно. Она держала его как самое небывалое сокровище. Позже, уже дома, когда она принялась измерять температуру в комнате, кипятить бутылочки, заставлять всех на три раза мыть руки, я поняла, что мне придется быть добрым полицейским и разрешать моему сыну все, потому что моя мама нашла себе новый объект для защиты. А еще я подумала, что если родить побыстрее парочку детей, то, может, ее внимание настолько рассредоточится, что она уже не сможет всех так контролировать. И Паша со мной согласился…
